книги / Образ инженера XXI века социальная оценка техники и устойчивое развитие
..pdfстоянно расширяется с появлением новых трендов, легенд, мифов, репрессий старых богов, рождением новых. И все требует собственного образования и внедрения в человека. Процесс, сходный собразованием и культивированием технического знания. А может быть, и еще более важный для жизни человека, ибо обеспечивает вкус к жизни. Готовить со вкусом, есть со вкусом – жить со вкусом. Чтобы вкусно было. Слова «еда», «вкус» – это слова, относящиеся непосредственно к существованию. Еда, смерть, любовь, долг, вкус, свобода – ряд, описывающий не только эстетическое отношение человека к реальности, но и этическое, и онтологическое. Философско-антропологическое. Вкус помогает принять мир
иоценить его. С удовольствием есть, значит, жить со вкусом. Кант указывална связь вкуса инравственности [4, с. 391, 488].
Уважительное отношение к еде наблюдается в любом историческом времени и во всех социальных слоях. Русский крестьянин, например, с огромным и глубочайшим почтением относился к еде, ибо она олицетворяет саму жизнь. Веками складывался особый распорядок еды. Он соответствовал ритму трудового дня и назывался «выть». Порядок еды всегда был строгим, он у нас до сих пор сидит внутри как сильнейший стереотип: салат, суп, второе и компот. Нам кажется, что все это из пионерского детства. Но это значительно глубже. Например, подавать сладкое в конце еды – древнейший славянский обычай. Наш «А компот?» в глубокой древности был послеобеденным разведенным медом и назывался «сыть». Отсюда «наелся досыта», то есть пора пить сыть [5, 13]. Всегда самая скромная трапеза обставлялась торжественно. Скатерть разворачивалась ради одной картошки даже в самых бедных семьях.
Привычка есть плохую или хорошую еду, пить плохое или хорошее вино, слушать музыку, читать книги остается на всю жизнь. Тот факт, что мы как личности не помним каких-то событий, не говорит о том, что они забыты. Даже если вдруг человек попадает в совершенно другое пространство, а может быть, даже
ивремя, скажем, лучшие экономические времена своего сущест-
161
вования, то вкусы остаются прежними. И хорошая, качественная еда «будет какой-то не такой». Дети, воспитанные на фастфуде как праздничной еде, не всегда смогут впоследствии воспринять настоящую, креативно приготовленную еду. Как ни старались профессор Преображенский и доктор Борменталь приучить Полиграфа Полиграфовича к вкусному и красивому столу, «краковская» колбаса к тому же, стянутая по случаю, – самое вкусное для Шарикова. Клим Чугункин – люмпен, алкоголик, не видевший в своей жизни ничего светлого, праздничного. Шарик тоже был не благородного происхождения, выживший на объедках. «Вот все у вас как на параде… салфетку – туда, галстук – сюда, да «извините». Да «пожалуйста – мерси», а так, чтобы по-настоящему, это нет. Мучаете сами себя, как при царском режиме» [1, 62–63].
Обывательское распространенное представление счастья – это мир изобилия, прежде всего еды. Много всего, еды и сразу… Как при коммунизме. Культура же потребления не может появиться сразу нигде и никогда. Бедный или счастливый Шарик, преобразившийся в Полиграфа Полиграфовича, попал за стол культурных людей, как в коммунизм. Новый стол для Шарика не сделал новым самого Шарика.
Процесс приготовления и потребления еды всегда занимал и занимает много времени на протяжении всей жизни человека. Как успеть сделать все остальное сегодня при современных скоростях? За счет чего? За счет того, что можно убрать ненужное, мешающее. Таким становится еда. Отказаться от еды невозможно. Но можно сократить время за счет ликвидации процесса приготовления пищи. Можно сэкономить время и на самом поглощении еды. Действительно, получается не вкушение с удовольствием, а поглощение. Тарелки устраиваются рядом с клавиатурой компьютера. Или пакеты со снеками. Еда только как удовлетворение жизненно важной потребности: есть, чтобы не умереть с голода. Потребность в красивом полезном питании становится архаизмом. Наблюдается раскультуривание отношения к еде. Отношение к еде перестает быть ценностью, теряется
162
за ненадобностью, трансформируется в то, что мешает успеть. Ценностью становится быстрая еда.
Фастфуд (от англ. fast food –быстрое питание) давно неотъемлемая часть современного мира. Фастфуд – то, что можно съесть на ходу, почти не отрываясь от дел. Быстрое питание, позволяющее механически наполнить себя пищей и заставить желудок «умолкнуть» на время свершения великих задач. Но смолкает не только желудок. Замирает и мышление, не получая пищу для разума в виде выбора блюд, места, где совершается обряд вкушения. Способность выбора отмирает как ненужное. Потребляем, что предлагают.
Фастфуд – не изобретение двадцатого века. Во времена античности он пользовался огромной популярностью. В Древней Греции еще предпочитали готовить пищу в своем хозяйстве, но уже древние римляне нередко вообще отказывались от готовки, в некоторых домах даже не было кухонь. В каждом городе существовала масса закусочных и базаров, там торговали всевозможными кушаньями. Лепешки из дрожжевого теста, смазанные оливковым маслом, использовались как съедобные тарелки с разными кусочками вкусного – колбасы, овощей, сыра, пользовались популярностью не только у бедняков. Сегодня это всемирная итальянская пицца. Существовали у римлян и свои гамбургеры. Они жарили лепешки из говядины, соединяли с хлебом. Cреднестатистический древний римлянин употреблял в пищу больше фастфуда, чем, скажем, современный житель Нью-Йорка. Уважали быструю еду ина востоке. Древний Китай на базарах знаменит горячей лапшой быстрого приготовления, в Индии тех времен были популярны лепешки чапати с острым соусом и рис с кусочками курицы под соусом карри. Пирожки, с которых Меньшиков так удачно начал свою карьеру, – это тоже фастфуд [11].
Кулинарный мир двадцать первого века представлен разнообразной, но одинаковой для всех пищей, изготовленной индустриальным способом. Одинаковая пища формирует одинаковых людей, обезличивая человека, разчеловечивая как личность, делая
163
его и в потреблении еды однородной массой. Все рассчитано на аппетит, на голод. Стол, сервированный стандартными булочками, требует иной идеологии. И она появляется: быстро; вкусно, недорого и стабильно по цене. Существенно влияет на картину мира потребителя и технология быстрого питания. Атмосфера фастфудовского кафе погружает в «объятия» стандартного быстрого обслуживания. Эта быстрота проникает и в сам процесс принятия пищи, лишая его переживания, то есть палитры вкусовых ощущений. Деперсонализация. Это важно: быстрее ешь и работать! В постиндустриальном мире, скорее всего, бизнес «еды» диверсифицируется. На несколько «кластеров». Кластер для творцов и остальные кластеры – длятех, ктокак ест, так и действует.
Получается двойная зависимость: природная и искусственная. Человеком можно управлять посредством еды и вкуса. Вкус фастфуда – вкус масс. Он формируется кулинарной индустрией. Майонез и кетчуп занимают первые позиции в соусах. Мир без майонеза и кетчупа какой-то «не тот мир»! Майонез и кетчуп становятся поглотителями сомнений.
Фастфуд странным образом отправляет человека во времена позднего средневековья, во времена, когда везде, во всех сферах жизнедеятельности человек был неотделим от цеховой общины. «Я» практически без остатка растворялось в коллективной психологии. И автором технического нововведения выступала коллективная личность-мастерская, личность-цех, а не отдельный человек. Это еще не то время, когда человек сможет осмыслить грань, отделяющую от его товарищей по мастерской, цеховой корпорации, ремеслу, и нарушит технические традиции, целенаправленно создавая новое в технике. Личности инженера, например, в средние века в современном смысле слова не существовало. Везде, не только в процессе труда, но и во всех без исключения сферах жизнедеятельности, был ремесленник. Отличный исполнитель, но не субъект творчества. Вот туда нас фастфуд и отправляет, превращая в объектов потребления. Употребить, значит, утолить голод. Голод и выживание. Сего-
164
дня голод трансформировался в обжорство. Такая «машина времени»! Только проблема несколько иная. Голод как таковой не страшен, изобилие продуктов питания на планете обеспечено, это не первостепенная задача. Как освободиться от зависимости вкуса, не изысканного, но зовущего к поглощению? Здесь мы опять упираемся в сознание как процесс самопознания, более того процесс самосознания. Осознание себя – путь к себе! Обжорство – движение «мимо себя». Последствие неистинного, иллюзорного познания идентичности. Ложная самоидентификация. Можно представить себе «обжорство собой»? Даже если человек не допускает обжорство, нужно ли ему быстрое насыщение? Не торопясь есть и не торопясь осваивать мир: «счастье неспеша!» – это философия времени. Освободить время? Или наполнить? «Время» – это «еда» или «тарелка»? Скорее последнее, но выбор за каждым. Умение относиться к «сосуду» с удовольствием, не торопясь, с пониманием, эстетически, со вкусом и в ожидании вкуса – только такое отношение делает мир «вкусным»! Пригодным для творчества, для созидания, для погружения в мир игр, для погружения в мир медиа, попадания в виртуальные горизонты, в готовность к любви, сдержанности; пригодным, для различий иразличения: сложныймирчеловеческихудовольствий…
Фастфуд, массмедиа, масскульт, идиоматическая речь, узкий специалист-исполнитель и многое другое – глобально. И никуда от этого не деться. Деперсонализация – не проблема, а следствие. Чем меньше круг сознания, чем мышление уже, тем меньше рисков выйти за стандарты потребления, за стандарты мышления, стандарты понимания. Еда сегодня –формат нового рабства. Стандарты в еде не способствуют развитию сознания. Они тиражируют одинаковое, в том числе на уровне отражения. Еда, выбор еды и осознание выбора еды относятся к технологиям личности. Если человек понимает, что «это хочу, это не хочу», он некоторым образом ощупывает свое «я», пусть даже и таким кулинарным способом, а может быть, и в первую очередь таким способом. Смотреть и не видеть, слушать и не слышать, думать
165
ине понимать, не попадать в настоящую реальность, но тратить ресурсы «на мечту об этом», представляет собой некий стандарт эксплуатации человеческих страстей.
Сводить образование человека к образованию специалиста
имыслящего существа значит отправлять его с детских лет
вмир фастфуда и сознательно уничтожать в нем потребность
вкрасоте, вкусе, отказывать ему в удовольствии от способа принятия пищи и предложить ему забыть о том, что человек – очень сложное, неоднозначное и глубокое существо. Вкусно есть – философия жизни, ее образ. Просто так это не приходит. Существует метафизика еды [6]. Сам процесс получения удовлетворения
иудовольствия от еды и подготовка к процессу, и размышления перед процессом (предвкушение, мечты, ожидание удовольствия
ипрочее), и то, что сопровождает процесс (разговоры, праздники, торжественные акты и события…), и то, что происходит после процесса, все это идентифицируют еду как нечто метафизическое. Еда – сложное социальное явление. Ее роль в становлении человека, его образовании и формировании мира не переоценить. Для пифагорейцев, например, еда была способом принятия или отвержения мира [3]. На острове Порос древние греки поставили памятник Асклипею (Эскулапу), сыну Аполлона с его дочерью Гигеей (покровительницей науки о здоровье) и верной кухаркой Кулиной (покровительницей поварского дела – кулинарии). Заратустра у Ницше говорил: «…не одним только хлебом жив человек, а и мясом хорошим ягнят…» [10, 247].
Исегодня можно утверждать, что еда – это способ принятия современного мира со всеми его скоростями. Вырабатывае-
мое с самого детства уважительное и осознанное отношение к еде, кто бы человек ни был, какого бы социального уровня не достиг, инженер или «гуманитарий», определяет, кто человек есть. И не позволяет «расчеловечиться», превратившись в придаток машины или вернуться в животный мир. Человек – то, что он ест и как он ест. Это необходимо учитывать при современном переосмыслении мест, культурных институтов, где осуще-
166
ствляется производство человеческого и культивируются человеческие качества. Инженер – образ жизни, сконструированный самим человеком с выраженными «техническими» способностями при осознанном развитии и культивировании с самого раннего детства «гуманитарных» составляющих человеческой жизни. Нельзя делить неделимое. «Оставайся при своих при-
вычках, превосходный человек! Жуй свои зерна, пей свою воду, хвали свою кухню, если только она веселит тебя!» [10, 247].
Список литературы
1.Булгаков М.А. Собачье сердце. Запретная глава. – Пермь: Книжное изд-во, 1989. – 496 с.
2.ВернЖ. Таинственныйостров. – М.: Эксмо, 2014. – 832 с.
3.Детьен М. Священные благовония и пифагорейская кухня. Ароматы и запахи в культуре. Кн. 1: Новое литературное обо-
зрение. – М., 2010. – С. 230–274.
4.Кант И. Антропология с прагматической точки зрения //
Собр. соч.: в 6 т. Т 6. – С. 349–584. 743 с.
5.Ковалев Н.И. Рассказы о простых вещах. – СПб.: Лен-
издат, 1993. – 96 с.
6.Курбатова Л.В.Метафизика еды // Вестник Перм. нац. исслед. политехн. ун-та. Культура. История. Философия. Право. – 2013. – № 7 (44). – С. 97–98.
7.Курбатова Л.В. Студентам и влюбленным. Кулинарные советы. – Пермь: Изд-во Перм. нац. исслед. политехн. ун-та, 2013. – С. 232–240.
8.Ламетри Ж.О. Сочинения. – М.: Мысль, 1976. – С. 689.
9.Марков Б.В. Философия: учебник для вузов. – СПб.:
Питер, 2012. – 432 с.
10.Ницше Ф. Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого. – М.: Изд-во МГУ, 1990. – 302 с.
11.Толстой А.Н. Петр Первый. – СПб.: Лениздат, 2013. –
С. 864.
167
А.В. Политов
(Пермский национальный исследовательский политехнический университет, Пермь)
МЕТАФИЗИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ ТЕХНОСФЕРЫ ХХ ВЕКА: ВСЛУШИВАНИЕ В ЗВУЧАНИЕ ГЛУБИННОГО БЫТИЯ
Расцвет технократической культуры приходится на 30-е годы ХХ века и совпадает со временем торжества тоталитаризма как феномена мирового масштаба, претендующего занять место абсолютного бытийного фундамента. Путь метафизических исканий настоящей работы – философское обращение к подлинному первобытному глубинному основанию, слитому с фюзисом, природным миром, который в индустриальнототалитарную эпоху переживает единение со своей абсолютной противоположностью – техносферой. В слиянии природного мира с миром индустриальным обеспечивается подлинное бытийное основание тоталитаризма. Метафизика техники показывает путь к этому изначальному бытийному истоку, путь, лежащий через обращение к природному миру, с одной стороны, и к поставу, техническому сущему, с другой стороны. Задачей статьи является онтологическое истолкование избранных положений из художественных произведений технократической тоталитарной советской культуры (сочинений отечественных писателей 30–60-х годов) для того, чтобы в призме художественного образа прояснить и очертить метафизическое значение техносферы в целом. Особое место в демонстрируемом понимании сущности технологической культуры занимает феномен речи подлинного бытийного основания, звучащей в хронотопе окружающего природного мира, переживающего единение с индустрией. Соединение фюзиса и технического постава обнаруживает подлинную открытость изначального бытийного основания.
Ключевые слова: техника, техносфера, технократизм, индустрия, культура, тоталитаризм, метафизика, онтология, бытие, сущее, постав, основание, хронотоп.
Тридцатые годы ХХ века характеризуются особым отношением к технике, продиктованным становлением и обширной экспансией тоталитаризма. Техническое средство ставит себя
168
выше человека и его незаметной, незначимой жизни, оказываясь универсальным мерилом развития государства: «У нас не было чёрной металлургии, основы индустриализации страны. У нас она есть теперь. У нас не было тракторной промышленности. У нас она есть теперь. <…> всё это привело к тому, что страна наша из аграрной стала индустриальной» [12, с. 178–179]. При тоталитаризме власть становится монопольным инициатором
ипроводником развития и внедрения техники в «народные массы» (всеобщие радиофикация, электрификация…), так как индустриализм является исходным материальным основанием тоталитаризма в целом. Потери в технике в тоталитарном государстве значимее и серьёзнее, чем потери в «живой силе», поскольку последняя не требовала для себя ничего и проводила свою скромную жизнь в тотальном молчании; техническое же средство оказывается категорически требовательным к себе. Несмотря на грубую, примитивную конструкцию, присущую устройствам
имеханизмам первой половины ХХ века, бытийное основание технического средства показывает себя хрупким и ненадежным: «Грустно Еропке. <…> Раскроет крышки у часов и сидит, <…> брови нахмурив. Под одной крышкой стрелки стоят неподвижно, под другой – колёса не работают. Пропали двенадцать тысяч – кобелю под хвост выбросил. <…> Если о камень разбить окаянные часы – жалко: сосут двенадцать тысяч, как двенадцать пиявок, Еропкино сердце. <…> Ржёт вагон, потешается над Еропкиным горем» [6, с. 68]. В тоталитарном государстве техника ставит себя выше человека и требует особенного внимания, абсолютной жертвенности: «Смена близилась к концу. Все объекты были проверены, и Сергей теперь уже не спеша шел по штреку. Но <…> вагонетка сошла с рельсов, упала набок и краем кузова расплющила подвешенный к металлической стойке бронированный кабель. Автоматическая защита не сработала. Белым факелом вспыхнула дуга короткого замыкания. Голубая змейка огня, зловеще треща, ползла по кабелю к трансформатору. Через несколько секунд она доберется до камеры, и <…>
169
трансформатор взорвется! Завалит выход всего восточного крыла. Вспыхнет пожар! В лавах люди. Скорей! «Отключить! – Сергей срывается с места и бежит к камере <…> Тугие корявые нити, пронзившие стрелами тело, упруго дрожат, с хрустом скручиваются в спирали и ввинчиваются в руки, в голову, в ноги. Спиралей мириады. Они в каждой клетке тела. Вытягиваются и снова скручиваются, ввинчиваются и дрожат. Тянут к трансформатору. Там смерть. Мгновенная. В пепел… <…> Спирали резко выпрямились, слились в дрожащую нить. В мозгу что-то взорвалось, закружилось в вихре. <…> Клеть остановилась у приемной площадки. <…> В открытую дверь Сергей видит машину скрасным крестом на боку. Крест, как огромный паук, неуклюже ворочается, тянет беспалые красные лапы к лицу. <…> Паук схватил за руки, больно придавил глаза, бешено завертелся сплошным красным колесом» [13, с. 10–12].
Метафизическая сущность техносферы проявляется в практике обращения к подлинному бытийному основанию, выражающейся в медитативном вслушивании в звучание глубинной речи бытия. Слух и звук становятся первопорядковыми феноменами, с помощью которых совершается проброс к подлинному бытийному основанию, воплощённому и выраженному в единстве техносферы и природного мира. Это явленное единение двух противоположных бытийных регионов абсолютным образом прослеживается в работах советского писателя А. Гайдара: «На снежной лесной поляне всё перекорёжено. Возвышается какое-то полуразрушенное железобетонное сооружение <…> Его окружают чёрные деревья, зубья скалистых камней. Вокруг угрюмая тишина, <…> чёрный скелет сгоревшей избы, обломки скал, расщепленноедерево, причудливо-уродливыефигурыиз снега» [1, с. 182–186]. Первобытное «земляное» природное основание и примитивная, первобытная тоталитарная индустрия в своём сближении являют голос бытия как такового. В гуле поезда, заводских гудках, грохоте машин, шуме радиоприёмника звучит подлинная речь глубинного бытия: «несмотря на трескучие морозы, сотни тысяч ра-
170