книги / Текст и перевод в зеркале современных философских парадигм

Разрешение бифуркационного выбора19, т.е. механизм предпочтения того или иного варианта означивания, основано на фундаментально случайных моментах. Непредсказуемость процедур означивания связывается постмо­ дернизмом с автохтонны ми аспектам и бытия текста, а не с недостаточностью когнитивных средств субъекта. «Неразрешимость —это не слабость, а структурное условие повествования», - говорил Р. Барт.

Наличие таких «смысловых неразрешимостей» в тексте ведет к тому, что любое «прочтение» текста - это не что иное, как создание нового тек­ ста, нового смысла, это свободная интерпретация, в основе которой лежит «игровой принцип функционирования сознания». Такая свобода и неизбеж­ ность интерпретации позволяет каждому воспринимающему текст творить новые смыслы (или оттенки смыслов) [см. Ильин 1996, Ильин 2001]20.

Вернемся к нашей аналогии с квантовой механикой. Согласно ей (в отличие от ньютоновской механики), мы не можем предсказывать какиелибо события в микромире, мы можем говорить только о вероятности того или иного события. Аналогичная ситуация с текстом: в большинстве случаев (текстов) мы не можем говорить об «истинности» того или иного прочтения текста. Текст, как правило, не содержит «ключа», по которому можно было бы себя проверить, он «задает» только направление интерпретации, определяя границы (горизонты) разрешенных интерпретаций; так что вряд ли кому дано испытать «радость последнего прочтения» (П. Рикер).

Сверхзадача деконструкции как анализа состоит в демонстрации неизбеж­ ности «ошибки» любого - даже деконструкгивистского - понимания. Ошибочность как таковая не только принципиально заложена в критическом методе, но и считается его достоинством: «Слепота критика - необходимый коррелят риторической природы литературного языка», - подчеркивает амери­ канский деконструктивисг Пол де Ман. Отсюда и его логическое заключение:

Поскольку интерпретация не что иное, как возможность ошибки, то, заявляя, что некоторая степень слепоты заложена в специфике всей литературы, мы также утверждаем абсолютную независимость интерпретации от текста и текста от интерпретации [Цит. по: Ильин

1996,185].

И он же утверждает, что «возможность прочтения никогда нельзя счи­ тать само собой разумеющейся», т.к. риторическая природа языка*

>90 проблеме бифуркационного выбора в процессе перевода мы писали в совместной с Е.А. Кравченко работе «Перевод: попытка “синергетического взгляда”».

*В любом переводе - внутриязыковом, межъязыковом, межсемиотическом - творение новых смыслов очевидно, поэтому, может быть, перевод и оказался сегодня в Центре различных направлений гуманитарных исследований.

«воздвигает непреодолимое препятствие на пути любого прочтения или по­ нимания» [Там же].

А ваг мнение еще одного американского исследователя, соавтора так называемого «Йельского манифеста» - сборника статей «Деконструкция и критика», Дж. X. Миллера:

Чтение произведения влечет за собой его активную интерпретацию со стороны читателя. Каждый читатель овладевает произведением по той или иной причине и налагает на него определенную схему смысла <...

> само существование бесчисленных интерпретаций любого текста свидетельствует о том, что чтение никогда не бывает объективным процессом обнаружения смысла, но вкладыванием смысла в текст, который сам по себе не имеет никакого смысла (выд. наше - Н.Н.)

[Цит. по: Ильин 1996,187].

Интересно сравнить со всем вышесказанным замечание Гадамера, ко­ торый, как известно, был в какой-то степени оппонентом Ж. Деррида и деконструюгивистов21:

Все написанное есть своего рода отчужденная речь и нуждается в обратном превращении своих знаков в речь и смысл, поскольку изза письменности смысл претерпевает своего рода отчуждение, поскольку это обратное превращение и предстает перед нами как собственно герменевтическая задача <...> Письменная фиксация, именно потому, что она полностью отделяет смысл высказывания от того, кто делает это высказывание, превращает понимающего читателя в адвоката своего притязания на истину» (выд. наше - Н.Н.) [Гадамер 1988,457-459].

Таким образом, в постструктурализме провозглашается принципиальная относительность «правильности» любого понимания, с одной стороны, и пра­ во каждого на свое собственное толкование, с другой. Каждое прочтение текста дает прирастание нового смысла. Провозглашается «бездна» возмож­ ных смысловых значений и «свободная игра активной интерпретацию), а

’’Известна дискуссия между немецкими и французкнмн философами, носившая достаточ­ но полемический характер. Началась она в 1981 году в Париже, где Гадамер выступил с докладом, в котором отстаивал универсальность герменевтики и рассматривал структурный анализ текста как частный случай общегерменевтической проблематики. Деррида, в свою очередь, своими вопросами, адресованными Гадамеру, поставил под сомнение герменевти­ ческую методологию. Сомнения Деррида касались, в частности, понятия “доброй воли” или “волн к пониманию”. В ответ Гадамер спросил: «Разве можно обойтись без воли к понима­ нию? И разве не является предпосылкой идущего сейчас разговора наличие такой вопи у всех нас, в том числе у т^на Деррида?». Позднее Деррида отреагировал на выступление Гадвмера текстом «Добрая воля к власти» (подробнее об этой дискуссии см.: В. Малахов «Несостоявшийся диалог» и «Деконструкция и герменевтика»).

значит - и «свобода интерпретирующего сознания». Пределы такой свободы определяются рамками общей интертекстуальности, или «всеобщего текста».

Еще один деконструктивист Р. Сальдивар, подвергший деконструкции роман Мелвилла «Моби Дик», утверждает, что «сознательный читатель» отвергает устаревшее представление о возможности однозначно прочесть любой текст. Предлагаемое им прочтение представляет собой «беседу» ав­ тора, читателя и текста, выявляющую сложное взаимодействие авторских намерений, программирующей риторической структуры текста и не менее сложного комплекса возможных реакций читателя. Суть же анализа сво­ дится к выявлению единственного факта: насколько автор «владел» или «не владел»22 языком [См. Ильин 1996,190].

Итак, согласно постмодернистской «теории смысла и понимания», единственный способ прочтения текста - это свободная, активная интерпрета­ ция. Данный способ относится ко всем текстам, но, в первую очередь, конечно, к художественному, где многозначность языка - естественный прин­ цип. Для «прочтения» текста с точки зрения постмодернизма необходима его деконструкция, которая и есть важнейшая составляющая постмодернистско­ го комплекса, основной принцип анализа текста. Термин «деконструкция» был введен в 1964 г. Ж. Лаканом и теоретически обоснован Ж. Деррида, и поэтому данное понятие, как правило, связывают с именем Деррида23.

В самом общем плане деконструкцию можно определить как «стиль кри­ тического мышления, направленный на поиск противоречий и предрассудков через разбор формальных элементов», - отмечает О. Вайнштейн в своей ста­ тье «Леопарды в храме», посвященной анализу деконструктивизма. Смысл деконструктивного анализа текста - выявить внутреннюю противоречивость текста, обнаружить в нем скрытые не только от читателя, но и от самого авто­ ра «остаточные смыслы» («спящие», по выражению Деррида), «доставшиеся в наследие от речевых, иначе “дискурсивных”, практик прошлого, закреплен­ ных в языке в форме неосознанных мыслительных стереотипов, которые в свою очередь столь же бессознательно и независимо от автора текста транс­ формируются под воздействием языковых клише его эпохи. Все это приводит к возникновению в тексте так называемых “неразрешимостей”, т.е. логиче­ ских тупиков, как бы изначально присущих природе языкового текста, когда его автор думает, что отстаивает одно, а на деле получается нечто совсем дру­ гое. Выявить эти “неразрешимости”, сделать их предметом тщательного

“Требование «владения» языком перекликается с понятием «идеального» дискурса Ю. Хабермаса. Вспомним и А.С. Пушкина, восклицавшего: «Тогда блажен, кто крепко словом правит/ И держит мысль на привязи свою ...».

“Сам Деррида в «Письме японскому другу» писал: «Чем деконструкция не является? - Да всем! Что такое деконструкция? - Да ничто!» [Деррида 1992, 57]. Вот еще одна неопределенность!

циушпя и является задачей деконструкппшстского критика» [Ильин 2001, 56]. Так, О. Вайнштейн видит определенную параллель современного философ­ ского сомнения с правилами скептических суждений, разработанных еще в античности, в частности, скептиком Агриппой, который говорил, что в любом иирлитпоцятш много «спорного или смутного». Следовательно, по мнению скептиков, уверенное знание невозможно из-за круговой связанности всех ве­ щей, разнобоя исходных посылок, дурной бесконечности причин и появления порочного круга в доказательстве [Вайнштейн 1989, 171]. Таким образом, корни определенных постулатов постмодерности можно искать в античности. Прав был У. Эко относительно Гомера!

Отечественный исследователь постмодернистской эстетики Н. Маньковская, говоря о теории деконструкции Ж. Деррида, пишет:

В процессе деконструкции как бы повторяется путь строительства и разрушения вавилонской башни24, чей результат - новое расставание с универсальным художественным языком, смешение языков, жан­ ров, стилей литературы, архитектуры, живописи, театра, кинемато­ графа, разрушение границ между ними. И если можно говорить о си­ стеме деконструкции в эстетике, то ею станет принципиальная асистематичностъ, незавершенность, открытость конструкции, множе­ ственность языков, рождающая миф о мифе, метафору метафоры, рассказ о рассказе, перевод перевода. <...> Не являясь отрицанием или разрушением, деконструкция означает выяснение меры самостоя­ тельности языка по отношению к своему мыслительному содержанию [Манысовская 2000,19].

О том, что деконструкция не является негативным актом теоретического «разрушения» анализируемого текста, говорили и сами деконструктивисты: «Деконструкция - это не демонтаж структуры текста, а демонстрация того, что уже демонтировано», - подчеркивает Миллер [Цит. по: Ильин 1996,185].

Таким образом, роль деконструкгивистского критика, по мнению Дж. Эткинса, сводится в основном к попыткам избежать внутренне присущего ему, как и всякому читателю, стремления навязать тексту свои смысловые схемы, свою «конечную интерпретацию», единственно верную и непогре­ шимую. Он должен деконструировать эту «жажду власти», проявляющуюся как в нем самом, так и в авторе текста, и отыскать тот*

*Образ вавилонской башни для Деррида является прннципиишплм Само слово «Вавилон», точнее - его неоднозначная семантика, в которой скрываются и «врата Бога», н «смешение», явилось импульсом для появления работы «Вокруг вавилонских башен», где философ и рассматривает проблемы перевода.

«момент» в тексте, где прослеживается его смысловая двойственность, диалогическая природа, внутренняя противоречивость.

Дерридианское понятие деконструкции неразрывно связано с другим (также очень важным для Деррида) понятием - difference (неографизм ав­ тора), в котором содержатся одновременно и различие (difference) значений, смыслов, которое нужно установить, и необходимость отсрочить (difKrer) это установление.

Комбинация этих значений и определяет функцию различия: смыслор&з- личение через откладывание. Реализация значения откладывается до под­ ходящего контекста. Различие резервирует неучтенные, не нашедшие пока своего контекста значения и вводит их в оборот по принципу взаим­ ной дополнительности. <.. .> Различие настраивает видеть за каждым зна­ чением потенциальный другой смысл, не довольствоваться созданием формальных и смысловых оппозиций (в чем и заключается структура­ листская парадигма - прим, наше Н.Н.), надо все время пытаться проник­ нуть за пределы мира оппозиций, увидеть то, что их порождает и остается недосягаемым, - архиписьмо [Вайнштейн 1989,195].

Сам Ж. Деррида в своей работе «Письмо и различие» писал:

Оба с виду различных значения раэличания чяпгаши в теории Фрейда: различать как различимость, отличие, отступ, диастема, разнесение-, и откладывать как обходной маневр, задержка, запас, выжидание (курсив автора) [Деррида 2000а, 393].

Таким образом, в этом неографизме для его автора важны два его значения: первое, связанное с оппозицией, различием, второе - с временным выжиданием, позволяющим смыслу, существующему здесь и сейчас, обрести другой смысл в отсроченном времени. Нужно время, чтобы этот новый смысл возник и оформился.

С точки зрения интерпретации, этот графический и семантический «блендинг» многое может объяснить, особенно при переводе. Поэтому мы к данному понятию обязательно вернемся, когда будем говорить о переводе.

Если существование предшествует сущности (Ж.-П. Сартр), то смысл человеческой жизни ретроспективен, как бы отложен. Его различение аналогично прочтению уже завершенной книги, в результате которого происходит стирание различий между речевой диахронией и языковой синхронией, становящихся в результате деконструкции пучками следов друг друга, отложенного присутствия отсутствия. Происходит как бы

Эго было написано в 1925 году. А вот что пишет Барт в 1968 году.

Он (автор - Н .Н .) мож ет лиш ь вечно подраж ать том у, что написано преж де и само писалось не впервы е, в его власти только смеш ивать разны е виды письма, сталкивать их с друг другом , не опираясь всецело ни на один из них; если бы он захотел вы разить себя, ем у все равно следовало бы знать, что внутренняя «сущ ность», которую он намерен «передать», есть не что иное, как уж е готовы й словарь, где слова объясняю тся лиш ь с помощ ью других слов, и так до бесконечности. < ...> С криптор, приш едш ий на см ену А втору, несет в себе не страсти, настроения, чувства или впечатления, а только такой необъятны й словарь, из которого он черпает свое письмо, не знаю щ ее остановки; ж изнь лиш ь подраж ает книге, а книга сам а соткана из зн а к о в , с а м а п о д р а ж а е т ч е м у -т о уж е за б ы т о м у , и т а к до бесконечности [Барт 1994, 389].

И далее бартовское известное высказывание: «Коль скоро Автор устранен, то совершенно напрасным становятся и всякие притязания на «расшифровку» текста. Присвоить тексту автора - это значит как бы

застопорить текст, наделить его окончательным значением, замкнуть письмо» (выд. наше - HJL) [Барт, там же]. Итак, если у Гассета Автор - фигура практически сакральная, творящая новую реальность, завоевывающая новую «территорию», то Барт говорит о «десакрализации» автора. Сакральной фигурой становится Читатель. «Чтобы обеспечить письму будущность, нужно опрокинуть миф о нем - рождение читателя приходится оплачивать смертью Автора», - заключает свою работу «Смерть автора» Р. Барт (выд. наше - НЛ .).

К такому «печальному концу» автора должна была привести вся постмодернистская логика: во-первых, поскольку текстом является весь мир, вся реальность, то совершенно очевидно, что у такого текста не может быть «автора» в обычном нашем понимании, может был» только скриптор. Автор, вернее, его призрак, может появляться в тексте, но «уже только на правах гостя» [Ямпольский 1993, 36]. Во-вторых, поскольку этот глобальный текст представляет собой сложную иерархическую структуру, состоящую из множества «переплетенных» между собой текстов, становится невозможно вычленить из этого текстового континуума какой-то один «самостоятельный» (независимый) текст: каждый из текстов оказывается неотделимым от структуры в целом. Отсюда и понятие интертекста.

Суммируя вышесказанное, можно утверждать, что, согласно постмодернистскому взгляду на мир и все сущее, «ничего не существует вне текста» (Деррида) и что «человек структурирующий уступил место человеку толкующему» (Деррида, Лакан). Другими словами, Автор уступил место

Читателю. Любопытными представляются слова еще одного француза, сказанные далеко не сегодня: «Истолкование толкований - дело более важное, чем истодковывание вещей» (Монтень). И последнее: «Нет текста, кроне интертекста» (Ш. Гривель). Эти высказывания можно назвать своеобразными «максимами постмодернизма». Последняя из них, принадлежащая Ш. Гривелю, пожалуй, и стала своего рода основой практически для веек гуманитарных исследований в тех областях, которые связаны с семиотической триадой: «язык - текст - культура», и конечно, с человеком как «носителем» всех трех. Понятие и т е ртекста привело и к теории интертекстуальности, основные положения которой будут рассмотрены в следующей главе.

ГЛАВА 3.

Интертекстуальность - вторичностъ - вторичный текст

Наша языковая деятельность осуществляется как непрерывный поток вцитации», черпаемой из конгломерата нашей языковой памяти.

Б. Гаспаров

3.1. Интертекстуальность и интертекст

Интертекстуальность — одно из ключевых понятий современной философии и теории культуры, в целом, и философии текста, в частности. Ю.Н. Караулов считает, что сегодня можно говорить о двух ипостасях интертекстуальности, о двух сторонах этой проблемы: с одной стороны, интертекст — фактологическое понятие и явление, которое занимает сегодня умы многих филологов и без которого не существует сам мир текстов, с другой, - это метод герменевтического (через текст) анализа лингвокулыурного (термин, который предлагается Г. Денисовой вместо «языкового») сознания индивидуума (автора, читателя, наблюдателя) [Денисова 2003, 9].

Понятия «интергекст», «интертекстуальность», «диалогичность», бесспорно, завоевали терминологическое гуманитарное поле. В силу их такой популярности отсутствует и однозначность в толковании этих терминов, и, как отмечает Г. Денисова, можно наметить различные подходы в понимании этих явлений. Так, в частности, она называет следующие: 1) теория, понимаю­ щая интертекстуальность как результат активного взаимодействия разных лингвокультурных кодов (Ю. Кристева, Р. Барт); 2) теория, рассматривающая «смысл» текста в традициях герменевтики как взаимоотношение «текст» - «читатель» (М. Риффатерр); 3) теория литературы, в которой история литера­ туры видится как результат отношения между отдельными произведениями и системой литературных жанров (Ж. Женетт) [Денисова 2003,31].

Хотя понятие «интертекст» связывают с именем Ю. Кристевой, а ин­ тертекстуальность называют «the very trademark of postmodernism» и даже часто постмодернизм и интертекстуальность рассматривают как синонимы, однако истоки теории интертекстуальности нужно искать в «глубине веков». В частности, в русском литературоведении мы имеем и историче­ скую поэтику А Л . Веселовского, и учение о пародии Ю Л . Тынянова, и, конечно, полифонизм М.М. Бахтина. К этим именам можно добавить и имя Л.С. Выготского, который в своей «Психологии искусства» утверждал, что «писатель, закрепляющий продукт своего творчества, отнюдь не является