272_p2098_D19_10483

Глава 3

СОЛИДАРНОСТЬ В СОВРЕМЕННОМ РОССИЙСКОМ ОБЩЕСТВЕ

3.1. Макросоциальная интеграция отечественного социума: предварительный анализ

Бесконечный процесс реформирования всех сфер жиз- недеятельности социума, переживаемый нашей страной на протяжении более чем двух десятилетий, при наложении на реалии стремительно глобализующегося мира, усугублен- ные, в свою очередь мировым финансово-экономическим кризисом, разразившимся в конце 2008 г., создали своего ро- да уникальную ситуацию, в которой российскому обществу необходимо отвечать одновременно как на внутренние вызо- вы стабильности системы, так и на внешние. Возможно, Пар- сонс и не предполагал такое стечение обстоятельств, когда формулировал свои принципы «контроля над внутренними и внешними изменениями». Как бы то ни было, очевидно, что в такой ситуации российскому обществу жизненно важно мо- билизовать все имеющиеся у него ресурсы, среди которых социальная консолидация является, по нашему убеждению, важнейшей. Как же обстоят у нас дела в этом плане? Други- ми словами, какова степень консистентности социальной со- лидарности в сегодняшнем российском обществе?

131

Отметим сразу, что современные российские социологи едва ли не в один голос говорят о поразительно низком уров- не социальной солидарности в нашем обществе. Так, по дан- ным исследования, проведенного ещё в 2006 г. Институтом социологии РАН в сотрудничестве с Фондом им. Ф. Эберта, лишь 49 % опрошенных считали, что добиваться чего-либо важного следует сообща, а ощущали стабильную поддержку со стороны близких и коллег и того меньше – 42 %218. Тезис о недостатке социальной солидарности подтверждают и дан- ные Левада-Центра, включая самые последние обследования (2010 г.), согласно которым, 74 % респондентов уверены в том, что «солидарности в российском обществе стало мень- ше»219. Для того чтобы определить состояние дел более пред- метно, рассмотрим проблематику солидарности с учетом ис- торических оснований таковой в российском обществе, и от- носительно макросоциальных сфер – социокультурной и со- циоэкономической.

3.1.1. Исторические традиции солидарности в российском обществе

Такой отечественный исследователь, как А. С. Ахиезер рассматривает проблему исторических оснований солидарно- сти в российском обществе сквозь призму своей концепции монологизации российской культуры. С этой точки зрения, в российском социуме исторически не сложился диалог как между властью и обществом, так и в рамках самого общества между его различными группами. Диалог, по Ахиезеру, не- сводим к разговору, типу коммуникаций, он есть определен- ная организационная форма, имманентная общественным отношениям как в их статике, так и в динамике. Отсюда,

218Тихонова Н. Е. Оптимальная модель социальной политики в массовых представлениях // Социол. исслед. 2006. № 12. С. 14.

219См.: Общественное мнение – 2010: ежегодник [Электронный ресурс]. М., 2011. URL: http://www.levada.ru/books/obshchestvennoe-mnenie-2010.

132

считает ученый, ставится задача изучения общества с осо- бым вниманием к процессам и развитию институтов диалога и противостояния ему. «Формирование власти варягов не продолжило, – доказывает Ахиезер, – ранее шедший процесс усложнения догосударственного управления. Правители ставили своей целью прежде всего монологическое укрепле- ние административной власти князей, соответствующего ап- парата. Это давление “сверху” очевидно близко соответство- вало уровню развития рядового человека “снизу”, не ощу- щавшего потребность брать на себя ответственность за целое. Сложившиеся до государства формы управления замыка- лись на себя, на свой ограниченный локальный мир, проти- востояли развитию квалифицированной ответственности низших уровней за высшие, противостояли диалогу между ними. Формирование новой государственности ложилось на почву мощного традиционализма, идущего из догосударст- венных структур»220. Тем самым солидарность, по Ахиезеру, вообще исторически не свойственна русскому народу, не су- мевшему в должной степени развить «институты диалога», делающие возможным и предельную цель солидарности (по Ахиезеру и Библеру) – гражданское общество. Отсюда, со- гласно философу, и все сегодняшние проблемы с социальной консолидацией российского общества.

На наш взгляд, с точки зрения проблематики социаль- ной солидарности показательна система отношений общест- ва с властью в советский период. С одной стороны, было дек- ларировано единство «народа и партии», «народа и армии», власть называла себя «рабоче-крестьянской», и т. д. Крити- чески размышляя, мы можем определить это «единство» в марксистских терминах «придания статуса всеобщности гос- подствующей идеологии», что, разумеется, будет, в опреде- ленной части справедливым. С другой стороны, было бы, по нашему убеждению, большим упрощением говорить о том, что такого единства не существовало вовсе. Л. Д. Гудков го- ворит об этом следующим образом: в советское время «была структура массовой идентификации и коллективной инте- грации, обеспечивающей солидарность с властью, утвержде-

220 Ахиезер А. С. Монологизация и диалогизация управления (опыт россий- ской истории) // Обществ. науки и современность. 2004. № 2. С. 27.

133

ние общих ценностей и набор массовых самооценок и мнений о самих себе. Это были и принудительное, демонстративное изображение того, что хотела бы видеть власть, декларатив- ное принятие ее требований и одновременно – лукавое или рабское подыгрывание ей. При том, что нереалистичность образца осознавалась людьми, сам по себе этот образец фик- сировал их надежды, ожидания, ориентации»221. Думаем, уважаемый российский философ несколько преувеличивает уровень критичности массового сознания советских граждан, или проецирует на все группы населения состояние созна- ния узкого слоя околодиссидентской интеллигенции. «Не- реалистичность образца», по нашему мнению, мало осозна- валась, а сам «образец» к моменту полной институционали- зации режима, что произошло, как мы считаем, к концу 30-х годов, не выступал больше объектом сколько-нибудь серьез- ной рефлексии, вплоть до самой перестройки, начало кото- рой было положено апрельским пленумом ЦК КПСС 1985 г.

Гудков делает из своего заключения практически те же выводы, что и Ахиезер – об отсутствии в российской тради- ции социальной солидарности. «Декларативное принятие требований власти» имело своим следствием, по его мнению, «общую апатию, безучастность, пассивность граждан, инфан- тилизм населения, распространение так называемого “под- росткового сознания” (ограниченность понимания других, легкость вызываемой агрессии, комплексы неполноценности, непреходящее чувство зависимости и дирижирования извне,

ит. п.). Подобный режим двоемыслия (мозаичность созна- ния, партикуляризм, способность соединять кажущиеся не- совместимыми нормы и представления) порождает, – дока- зывает Гудков, – человека достаточно эластичного, чтобы выносить внешнее давление и контроль (“русское терпение”),

ивместе с тем не способного к коллективной солидарности или систематической рационализации собственного дейст- вия, готового приспособиться к любым переменам в своем положении ценой снижения запросов и качества жизни»222.

221 Гудков Л. Д. «Советский человек» в социологии Юрия Левады // Об- ществ. науки и современность. 2007. № 6. С. 22–23.

222Гудков Л. Д. «Советский человек» в социологии Юрия Левады. С. 27.

134

На наш взгляд, Гудков осуществляет инверсию катего- рий, традиционно приписываемых русской ментальности, при которой её недостатки превращаются в продолжение её достоинств. Так, терпеливость и невзыскательность русского человека трансформируются в неспособность к рационали- зации и повышению жизненных запросов, а его равнодушие к сфере политических отношений – в неспособность к поли- тической консолидации. При всем дефиците правосознания (Э. Соловьев), свойственного русскому мировосприятию, мы все-таки полагаем, что полный отказ русскому человеку в способности к коллективным действиям не находит под- тверждения в реальности, в том числе – исторической. Чем, интересно знать, было массовое гражданское движение в «смутное время» (XVII в.)? Или столь же массовое движение на раннем «политизированном» этапе перестройки?

Отечественный исследователь, А. П. Заостровцев анали- зирует историческое состояние солидарности в российском обществе в контексте проблематики общественного договора с позиции, близкой к взглядам Гудкова. С его точки зрения, «конституционные права недостаточно просто записать на бумаге (даже если эта “бумага” – формально принятая кон- ституция). Для того чтобы конституционные права были фактически существующими и устойчивыми, необходимо, прежде всего, их соответствие убеждениям, ожиданиям, цен- ностям общества (“надконституционному”, или неформаль- ному, общественному договору)»223. Традиционный характер отношений власти и общества в России Заостровцев опреде- ляет как надконституционный общественный договор, вы- ражающийся в обмене личных прав на государственные га- рантии. «Российский надконституционный договор можно раскрыть, – говорит ученый, – через следующие связанные отношениями предпочтения пары: патернализм предпочти- тельнее независимости; государственное управление – рын- ка; государственная собственность – частной; подавление – толерантности»224. Таким образом, дуальность русской мен- тальности, её известная амбивалентность используется ука-

223Заостровцев А. П. Конституционная экономика, общественный договор и российское общество // Обществ. науки и современность. 2008. № 1. C. 58.

224Там же. С. 59.

135

занными авторами в качестве, практически, парадигмаль- ной установки при рассмотрении проблематики социальной солидарности.

Такие исследователи, как В. И. Пантин и В. В. Лапкин усматривают в российской традиции присутствие солидарно- сти, но склонны трактовать последнюю в большей степени в качестве результата инициативы власти, всегда стремив- шейся, по их мнению, достичь согласия принудительными методами. В Западной Европе и Северной Америке, говорят ученые, исторически сложились традиции открытой и инсти- туционально оформленной конкуренции между различными политическими силами при наличии консенсуса по вопросу о политическом контроле общества над властными института- ми. В России, напротив, «власть традиционно предпочитала

принуждать общество к согласию (выделено нами. – О. К.,

М. З.), в том числе, например, путем проведения Земских соборов, на которых формулировались необходимые ей “еди- ные”, “согласительные” решения. Между прочим, после ре- волюции 1917 г. большевики отчасти использовали эту тра- дицию, преобразовав ее в решения партийных съездов и съездов Советов, “единодушно” одобряемые всем народом. Сформированные такой практикой устойчивые массовые представления о необходимости и благотворности верховной самодержавной власти (будь то власть царя, генерального секретаря или президента) во многом основаны на вере в то, что такая власть, возвышаясь над противоборствующими группами и партиями своекорыстного “начальства”, способна обеспечить мир, справедливость и согласие в стране. Одной из социально-психологических предпосылок подобного на- вязчивого стремления к внешнему согласию является боязнь раскола во власти, который уже неоднократно порождал в России смуту, распад государства и общества»225.

Как бы мы не относились к советскому периоду, на наш взгляд, было бы неверным отрицать существование в то время достаточно высокого уровня консолидации отечест- венного социума как в вертикальном, так и в горизонталь- ном векторах. Мы хотели бы солидаризоваться с воззрения-

225 Пантин В. И., Лапкин В. В. Политическое самоопределение российского общества // Обществ. науки и современность. 2006. № 4. С. 82.

136

ми К. А. Арест-Якубовича, по мнению которого, «советский социализм, хорошим он был или плохим, никогда не претен- довал на разрушение всей среды общения, он этим не зани- мался (капитализм – занялся с первого же младенческого своего шажка!)»226.

Таким образом, исторические традиции солидарности, по мнению ряда отечественных исследователей, проблема- тичны в российском обществе. Характер общественных от- ношений был таков, что не позволял развиться в должной мере зачаткам действительной социальной консолидации, которая послужила бы основанием для формирования в Рос- сии гражданского общества, нехватка которого ощущается сейчас предельно остро. Такова квинтэссенция взглядов приведенных выше авторов.

Мы, в свою очередь, полагаем, что для российского об- щества в его исторической ретроспективе феномен солидар- ности был вполне присущ. Носил он достаточно своеобраз- ный характер, что характерно для любого общества. Учиты- вая определенные нами в предыдущих главах структурно- содержательные характеристики социальной солидарности, мы характеризуем последнюю в российском обществе сле- дующим образом. На наш взгляд, солидарность в России традиционно отличалась доминированием первого элемента её оснований, то есть насилия, и в этом смысле позиция Пан- тина и Лапкина представляется нам до известной степени обоснованной. Однако, учитывая проанализированные нами в предыдущей главе культурно-цивилизационные аспекты солидарности в современном мире, проблема заключается, по нашему убеждению, в том, что российское общество, вый- дя в свое время из традиционного состояния, так и не пере- шло в состояние современное. Солидарность в России тради- ционно более достигалась именно за счет насильственного элемента, но не исключительно. Советский период являет нам пример того, как общество консолидировалось почти в равной мере на идеологических и репрессивных основаниях. «Почти» – потому что идеологические основания, фактиче- ски, также внедрялись принудительным путем. «Запрет на

226 Арест-Якубович К. А. О кризисе российской интеллигенции // Свободная мысль. 2007. № 1. С. 59.

137

критику власти» (С. Московичи) был повсеместен и всеобъ- емлющ, предлагалось «уверовать» в неё раз и навсегда. Име- ло место, на наш взгляд, и серьёзное встречное движение. «Власть идет сверху, но легитимность возникает снизу», со- гласно Веберу, и в этом смысле не стоит, по нашему мнению, во-первых, совершенно отрицать за русской ментальностью способность к конструктивным социальным действиям, и, во- вторых, стигматизировать естественное желание человека доверять собственной власти и рассчитывать на неё, в каче- стве чего-то порочного и являющего миру родовую «нерацио- нальность» и «рабскую покорность» русского человека. Необ- ходимо проанализировать состояние солидарности в той об- ласти, что напрямую связана с историческими основаниями, то есть в социокультурном измерении.

3.1.2. Солидарность в социокультурной сфере сегодняшнего российского общества

Социокультурная сфера общества – это и есть то «поле», в котором формируются, функционируют, трансформируются смыслы, ценности, нормы, стереотипы, верования, опреде- ляемые общим понятием символической системы социума. Сфера, в которой возникают значения, является жизненно важной для любого социального образования, или, говоря языком Парсонса, для социальной системы любого уровня – от личности и семьи до нации и этнокультуры. Нет такого измерения общественных отношений, которое не получило бы предварительную санкцию со стороны действующей здесь символической системы. Даже экономическая активность, являющаяся, казалось бы, квинтэссенцией «голого» прагма- тизма, испытывает на себе сильнейшее воздействие куль- турных факторов. Даже оставляя в стороне концепцию про- тестантской этики Вебера, в сегодняшней социальной науке, и в частности в экономике, приобретает влияние подход,

138

уделяющий повышенное внимание социокультурной обу- словленности экономических процессов. Более общим стано- вится осознание того, что теория рационального выбора име- ла дело с некой условной моделью человека, не облеченного никакими идентичностями, и не желающего ничего, кроме прибыли. Именно поэтому в экономике приобретает неоин- ституциональный подход, учитывающий влияние символи- ческих систем на экономическую активность, и фокусирую- щийся в большей степени на «правилах игры», нежели на формальных критериях нормы прибыли в экономических трансакциях.

Естественно, что социальная солидарность также высту- пает феноменом в высшей степени символического порядка, в своих «неосязаемых» формах, и испытывает на себе все из- менения и потрясения, которые переживает в тот или иной момент социокультурная сфера общества. Солидарность в социокультурном измерении означает наличие общей сим- волической составляющей, включая идеологическую систе- му, разделяемую релевантным большинством членов обще- ства, включая властное сообщество, социокультурную преем- ственность, общность восприятия норм и ценностей, общ- ность исторической памяти и эмпатию между обществом и властью. Именно в этом случае мы можем говорить о присут- ствии в обществе солидарности макросоциального уровня, или о действенности и мощи вертикального потока социаль- ной консолидации.

Необходимо сказать, что эта зависимость достаточно осознана исследователями. Так, по мнению Н. Н. Зарубиной, проблема модернизирующегося общества состоит не в отсут- ствии активных субъектов обновления, не в слабости дости- жительных ориентаций, индивидуализма, предпринима- тельской идеологии, как «часто жалуются реформаторы, – они есть, поскольку идут реформы, – но 1) в неприятии обще- ством новых форм деятельности, их осуждении как разруши- тельных для нравственности, культуры, социальности; 2) в неинтегрированности новых видов деятельности в социо- культурную систему; 3) в ограниченности их легитимности рамками иной системы ценностей, не усвоенной обществом, или узкой локальной структурной ниши, более или менее жестко противостоящей обществу – сословия, касты, этноре-

139

лигиозного меньшинства»227. Усилению кризиса легитимно- сти в культуре модернизирующегося общества обычно спо- собствует, считает философ, заимствование внешних прин- ципов, идеологем и символов, сформированных в иной со- циокультурной среде. На место подлежащих разрушению традиционных ценностей в ходе имитаторской модерниза- ции импортируются «атрибуты западной цивилизации, и прежде всего те, которые навязывает демонстрационный эф- фект – критерии потребления, элементы образа жизни, образ мышления, семантика аудиовизуальной сферы, культура досу- га и гедонизма, а также внешние стандарты деловой культуры. Такие заимствования усиливают гетерогенность общества, раз- деляя элиты и прочие социальные группы на “прозападные” и “почвеннические”, усугубляют имущественное неравенство, порождают идейно-нравственные конфликты и раскол поко- лений и различных групп общества»228.

Л. Д. Гудков, рассматривая феномен «негативной моби- лизации», которую он считает своего рода нездоровым заме- нителем солидарности в кризисном обществе, говорит о том, что возникновение такой мобилизации обусловлено опреде- ленным состоянием массового сознания и массового настрое- ния, для которых характерны диффузное массовое раздра- жение, страх, ненависть, сопровождаемые чувствами общно- сти или близости друг другу членов сообщества, возникаю- щие при появлении врага, при перспективах нежелательно- го развития событий, чреватого утратой привычного образа жизни, статуса, девальвацией групповых ценностей. «Нега- тивными» эти механизмы интеграции Гудков называет по- тому, что моменты консолидации возникают «от противного»: «ввиду опасности утраты уже имеющегося или при отказе от значимых коллективных символов, что ведет к разру- шению коллективной идентичности (выделено нами. –

О. К., М. З.). Интеграция происходит не на основе позитив- ных представлений и мотивов действия, связанных с ценно- стными значениями человека, потенциалом его развития, рафинирования этих способностей уже в качестве коллек-

227Зарубина Н. Н. Без протестантской этики: проблема социокультурной легитимизации предпринимательства в модернизирующихся обществах // Вопр. философии. 2001. № 10. С. 51.

228Там же.

140