272_p2098_D19_10483

Блумера всегда под вопросом, и необходимы сознательные и ответственные усилия индивидов для того, чтобы символиче- ские скрепы данного сообщества не распались, а «совместное действие» продолжало выполнять свою интегративную роль.

1.3.3. Солидарность в критической теории

Критика классических подходов в социальном теорети- зировании и пересмотр функций социальной науки вообще идет приблизительно с последней трети прошлого века. В результате сформировались нетрадиционные основания для социальной теории, позволяющие даже говорить о смене концепции социальных наук. Согласно воззрениям Энтони Гидденса, основания критической социальной теории за- ключаются в следующем: во-первых, подчеркивается актив- ный, рефлексивный характер действия; утверждается спо- собность человека понимать и контролировать социальное поведение; во-вторых, признается фундаментальная роль языка в объяснении социальной жизни. Использование язы- ка неотъемлемо от практической деятельности в повседнев- ной жизни и в каком-то смысле конституирует эту деятель- ность. Использование языка – это использование символов, которые организуют наше знание о мире и, в определенном смысле, конструируют социальную реальность; в-третьих, особое внимание уделяется интерпретации значений. Одно и то же событие может нести совершенно различный смысл в зависимости от культурного кода, определяющего воспри- ятие87.

Естественным образом проблематика социальной соли- дарности также подверглась в социальной науке критиче- скому переосмыслению, причем практически на тех же осно- ваниях, что были выделены Гидденсом в качестве ориенти- ров парадигмальной смены.

87 См.: Гидденс Э. Устроение общества. Очерк теории структурации. М., 2005.

61

Юрген Хабермас работает в парадигме коммуникатив- ного прочтения и видения социального мира, при котором социум анализируется через призму коммуникации, консен- суса, вариаций человеческой свободы, справедливости, соли- дарности, иначе говоря, «социального порядка» в условиях информационного общества. Необходимо отметить, что в та- ком подходе «информационное» и «коммуникативное» отде- ляются друг от друга. Информационно-коммуникативное общество как эпистема может олицетворять и синтез разли- чий: природного и искусственного, общественного и челове- ческого, открывая перспективу «новой социальности», где «сообщение структурирует среду, а формы довлеют над соци- альным действием» (М. Кастельс).

Социальная солидарность и партнерство – безусловные исследовательские приоритеты Хабермаса. Мыслителя инте- ресуют механизмы консолидированного взаимодействия, ос- нованные на нормативных требованиях правильности, про- веренных реальным дискурсом. Этику дискурса – предмет специального анализа Хабермаса – предваряет в его извест- ной работе «Моральное сознание и коммуникативное дейст- вие» рассмотрение собственно коммуникативного действия,

процедур аргументированного взаимодействия сторон не-

зависимо от того, какие информационные «носители» опо- средуют интеракцию. «Информационно-коммуникативная» эпистема рождается, преодолевая противоречия «информа- ционного общества». Этика дискурса Хабермаса, опираясь на просветительский потенциал Канта, образует передний план европейской традиции рационального диалога. Процедура взаимного признания мыслится на логических аргументах этического дискурса, допускающего «иное». Проблема этики дискурса актуальна и в сетевой культуре, где преодолевается и свое, и чужое. Происходит движение от моральных норм к нормам коммуникативной практики88. «Отношения взаим- ности, на которых основано признание друг друга вменяе- мыми субъектами, – подчеркивает Хабермас, – уже встроены в то действие, в котором обретается корень дискуссии. Поэто- му отказ от аргументированной дискуссии, предпринятый

88 См.: Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие.

СПб., 2000. C. 371.

62

радикальным скептиком, оказывается пустым демаршем. Даже тот, кто последователен в отказе от дискуссии, не мо- жет выйти из повседневной коммуникативной практики; он остается во власти ее предпосылок, а последние, в свою оче- редь, отчасти тождественны предпосылкам аргументативной дискуссии вообще»89. Таким образом, дискурс Хабермаса есть диалог с любым субъектом, принимающим этическую аргу- ментацию.

Может ли человек ориентироваться на достижение ус- пеха в стратегических действиях и пренебрегать действиями, ориентированными на взаимопонимание? Противостоят ли эти два типа действий? Для сомневающегося в возможности этики дискурса такое противопоставление есть шанс усом- ниться и в этике действия. Действительно, пишет Хабермас, «если исходить из того, что действия, нацеленные на взаи- мопонимание, и действия, ориентированные на достижение успеха, разделены строгой дизъюнкцией, возможность пере- хода от коммуникативного действия к стратегическому пре- доставляет скептику шанс. Теперь он мог бы упорствовать не только в своем отказе от аргументации, но и в отказе осуще- ствлять коммуникативные действия, и таким образом поста- раться лишить почвы анализ предпосылок, обращенный те- перь не на дискурс, а на действие». Чтобы опровергнуть эту точку зрения, нужно показать, что «взаимосвязи коммуника- тивного действия образуют некий взаимозаменимый поря- док»90. Коммуникативное действие по отношению к страте- гическому действию занимает центральное значение, так как в жизненном мире актора эти два способа действия не находятся в свободном доступе91. Символические структуры жизненного мира воспроизводятся в ориентированном на взаимопонимание действии. Поэтому для стремящихся ут- вердить тождественность участием в социализующих инте- ракциях «выбор между коммуникативным и стратегическим образом действий открыт только в абстрактном смысле, то есть от случая к случаю»92.

89Хабермас Ю. Указ. соч. C. 158.

90Там же. C. 160.

91Там же. C. 161.

92Хабермас Ю. Указ. соч. С. 161.

63

Таким образом, солидарность, по Хабермасу, является основой ориентированного на взаимопонимание действия. Она символически структурирует жизненный мир. В центре внимания немецкого ученого – интерсубъективные отноше- ния и социальные действия, которые стимулируют согласие, партнерство, диалог, при которых субъект соотнесен с объек- том в модусах познания и действия, договаривается с дру- гими субъектами по поводу познания и действия, общее по- нимание которых в итоге, поддерживает или формирует со- циальную солидарность в данном обществе.

В своей недавней работе «Гражданская сфера» (2006) Дж. Александер рассматривает проблему социальной соли- дарности в более широком аспекте социальной справедливо- сти и создания и поддержания демократического социально- го порядка в современном обществе. Он руководствуется ме- тодологией, разработанной им в рамках культурной социо- логии, а именно – рассматривает социальную реальность как конструкт, создаваемый значениями. Таким образом, ответ на вопрос об источнике справедливого порядка в обществе можно найти, согласно его подходу (и основаниям критиче- ской теории), только исходя из признания, что реальная жизнь есть поиск и обретение значений. «Значения опреде- ляют нас и окружающих нас людей в равной степени»93.

Основные посылки автора достаточно просты. Солидар- ность, с одной стороны, и власть и эгоистический интерес, с другой, составляют главные противоречивые силы совре- менной жизни. Солидарность – базовая социальная сила, создающая внутренние и внешние социальные структуры, и одновременно предлагающая средства для «починки» этих структур. Это общая «секулярная вера», движущая людьми и делающая возможным их сосуществование и взаимоуваже- ние, а, следовательно, и гражданское общество. Универсали- стские идеалы гражданского общества, однако, институцио- нализируются в обществе партикуляристскими и неграж- данскими средствами. Для того чтобы выработать «язык гражданского общества», общество неизбежно впадает в про- тиворечия, которые сопровождают процесс институционали-

93 Alexander J. C. The Civil Sphere. N. Y., 2006. P. 14.

64

зации этого языка. «Поскольку все значения зависят от от- ношений, собственная гражданственность всегда артикули- рует себя через признание негражданственности другого»94. Солидарность не является абсолютной силой, поэтому она не в состоянии уничтожить почву для дискриминации, геноци- да, войн и других зол. На объяснении этого парадокса «спо- тыкались» многие авторы, пытавшиеся ранее концептуали- зировать развитие общества. Александер убедительно объяс- няет данный парадокс самой природой модернити, заложен- ными в ней амбивалентными возможностями. Солидарность, таким образом, – не панацея от зла. И все же солидарность – единственная наша надежда: только внутри мира гражданских ценностей и институтов общество может выработать способ- ность к социальной критике и демократической интеграции.

К одному из достоинств работы Александера относят то, что ученый берет на себя смелость переосмыслить ключевое понятие политической философии и многочисленных деба- тов современности – гражданское общество. Он показывает, как меняются значения данного понятия в разные историче- ские эпохи, обстоятельно критикует ранние представления о гражданском обществе как о «всех сферах вне государства». С такой же скрупулезностью автор доказывает, что нельзя сводить значение гражданского общества к эгоистически ориентированной экономической сфере. Он предлагает пере- осмыслить идею гражданского общества в критическом клю- че: гражданское общество – это «дифференцированная сфера справедливости», оно противоборствует с другими (не граж- данскими) сферами и интересами каждой из данных сфер. По Александеру, гражданское общество имеет свое собствен- ное пространство существования: «это сфера, которая может быть аналитически независимой, эмпирически дифференци- рованной, и морально более универсалистской по сравнению с государством, рынком и иными социальными сферами»95.

Основная черта его подхода в том, что он предлагает по- нимать гражданское общество как особую «сферу солидарно- сти, в которой вид универсализирующего сообщества стано- вится культурно определенным и институционально уси-

94Alexander J. C. Op. cit. P. 50.

95Ibid. P. 31.

65

ленным до определенной степени»96. Эту сферу солидарности поддерживают общественное мнение, различные культурные коды, СМИ, организации и ассоциации, а также специфиче- ские практики гражданственности, критики и взаимного уважения. Он тщательным образом описывает существую- щую в обществе бинарную структуру мотивов (гражданских и негражданских), взаимоотношений и институтов, которые тесно взаимосвязаны в каждом конкретном обществе и регу- лируются определенными правилами, законами, которые тем самым тоже становятся структурными компонентами демократического гражданского общества.

По Александеру, «гражданское общество есть форма со- циальной и культурной организации, уходящей корнями од- новременно и в радикальный индивидуализм и в беском- промиссный коллективизм»97, – комбинация, которую наи- лучшим образом описывает введенное Хабермасом понятие «сферы частных индивидов, соединяющихся вместе как на- род». Избирая такой интегральный подход, Александер, с одной стороны, следует в русле современных интегралист- ских традиций развития социальной теории (вслед за Гид- денсом и тем же Хабермасом); с другой – он обнажает идей- ное родство своей концепции с трактовкой солидарности шотландских моралистов, с попытками Токвилля соединить индивидуум и коллективность в интерпретации сферы пуб- личной демократической жизни и др. Таким образом, его но- вый подход оказывается глубоко укорененным в политиче- ской и моральной философии.

Таким образом, основаниями солидарности в современ- ном обществе могут являться, по Александеру, только осоз- нанные рефлексивные стремления людей к возможно более справедливому обществу. «Парадокс, заключающийся в том, что марксизм умер, а антиавторитарные, революционные культурно и глубоко реформистские общественные движе- ния все растут, – конечно, сегодня в еще большей мере со- храняет свое значение, – говорит мыслитель, – эмпирические параметры, в пределах которых должна двигаться любая критическая теория, обозначились еще четче. Смерть мар-

96Alexander J. C. Op. cit. P. 50.

97Ibid. P. 44.

66

ксизма и растущая плюрализация постиндустриального и постмодерного общества делают невозможным построение единства – общественного или теоретического – на базе ап- риорных посылок о труде и классе. Но сама возможность критической теории основана на поиске некого объединяю- щего ориентира, или, по меньшей мере, некого базового об- разца для современных движений социальной критики и социальных перемен»98. Тем самым проблема источников или оснований солидарности в условиях, когда таковая уже невозможна ни на факте наемного труда ни на понятии класса, решается Александером в пользу, прежде всего, гра- жданского общества, которое (почти априорно) признается главной целью новой солидарности и основной ценностью, ради которой стоит преследовать единство.

Пьер Бурдье приоритетное внимание в своих работах уделил системе и механизмам формирования и поддержа- ния солидарности как социального порядка. Ответ на во- прос – как возможно общество – выдающийся французский мыслитель искал в сфере когнитивных практик социума прежде всего в системе властных отношений, в ходе реали- зации которых когнитивные структуры интернализуются и приобретают характер осязаемых социальных структур.

По мнению французского социолога, «практическое зна- ние социального мира, которое предполагается «рациональ- ным» поведением внутри него, применяет в своих повсе- дневных практиках классификационные схемы (ментальные структуры, или символические формы)… Заданная карта социального пространства может читаться и как точная таб- лица исторически возникших и усвоенных категорий, кото- рые организуют идею социального мира в сознаниях всех субъектов, принадлежащих к этому миру, и сформированных им»99. То есть общность понимания, столь необходимая для окончательного успеха всякой консолидации, не носит, со- гласно ученому, стихийного или спонтанного характера, равно, как и не возникает в виде хаотичного образования.

98Александер Дж. Прочные утопии и гражданский ремонт // Социол. ис-

след. 2002. № 10. С. 3.

99Bourdieu P. Distinction: A Social Critique of the Judgement of Taste. L., 1989. P. 468–469.

67

«Практическое знание» носит хорошо структурированный характер, и не только систематизировано в соответствии с совершенно определенной логикой, но и отличается повы- шенным вниманием к лингвистическому и когнитивному соответствию. «Все агенты данного социального образова- ния, – говорит Бурдье, – разделяют набор базовых перцеп- тивных схем, получающих начала объективации в парах ан- тагонистических прилагательных, широко используемых для классифицирования и качественного определения лич- ностей или объектов в самых разнообразных сферах практи- ки. Сеть оппозиций между высоким и низким, духовным и материальным, прекрасным и грубым, легким и тяжелым, свободным и принудительным, уникальным и банальным является матрицей всех “общеизвестных истин”, которые принимаются с такой готовностью именно потому, что за ни- ми находится целостный социальный порядок. Главный ис- точник этой сети обнаруживается в оппозиции между “эли- той” доминирующих, и “массой” доминируемых – случайной и неорганизованной множественностью, существующей только статистически»100.

Таким образом, все знание о социальном мире, – по Бурдье, – является актом конструирования исполнительных схем мысли и выражения, а между условиями существова- ния и практиками, или репрезентациями, находится струк- турирующая активность агентов, которые, «далеко не меха- нически реагируя на механические стимулы, отвечают на призывы или угрозы мира, чье значение они помогали соз- давать. Принцип этой структурирующей активности не есть некая система универсальных форм и категорий, он пред- ставляет собой систему интернализованных, воплощенных схем, которые, будучи конституированными в ходе коллек- тивной истории, усваиваются в ходе истории индивидуаль- ной, и функционируют в своем практическом состоянии, и в практических целях (а вовсе не ради чистого знания)»101.

«Практические цели» схем восприятия мира совершенно очевидны – поддержание существующего порядка вещей. Бурдье говорит также о том, что шансов у индивида на само-

100Ibid. P. 468.

101Bourdieu P. Distinction: A Social Critique of the Judgement of Taste. P. 467.

68

стоятельное производство социального знания, никак не де- терминированного характером властных отношений в дан- ном обществе, в общем, немного. Более того, даже система представительных выборов в самых развитых демократиях шансов действительного участия в производстве смыслов практически не предоставляет. Делегируя кому-то право го- ворить от своего имени, человек с неизбежностью отчуждает- ся от таких шансов. «Существует, – говорит Бурдье, – своего рода антиномия, внутренне присущая политической сфере, которая обусловлена тем фактом, что индивиды – и это тем более верно, чем более они лишенные – не могут конституи- ровать себя (или быть конституированы) в качестве группы, то есть силы, способной говорить и быть услышанной, покуда они не отказываются от себя в пользу своего представителя. Всегда приходится идти на риск политического отчуждения, для того чтобы избежать политического отчуждения»102. Именно процесс делегирования становится, согласно фран- цузскому социологу, источником отчуждения в политической сфере, причем представитель, или делегат, есть сущность, «конституированная через акт символизирования»103.

Доминирующая группа, как уже было сказано, не по- зволяет социальному знанию формироваться стихийно, оп- ределены и структура и содержание дискурса, возникает язык, который Бурдье называет «легитимным», или «пра- вильным». Анализируя данный феномен, ученый вводит та- кие понятия, как «лингвистический рынок», и «держатели лингвистического капитала». Именно последние, согласно французскому социологу, «определяют законы ценообразо- вания лингвистического рынка», который, через разработан- ную систему санкций обеспечивает легитимизацию «офици- ального языка», то есть, определяет наиболее ценный и должный вокабуляр, и отклоняющийся от нормы104. Наряду с этим Бурдье говорит о феномене символической власти, «конституирующей данность через речь, заставляющей лю- дей видеть и верить, подтверждающей или трансформирую- щей видение мира, и тем самым воздействующей на мир. Это

102Bourdieu P. Language and Symbolic Power. Cambridge, 1991. P. 204–205.

103Ibid. P. 206.

104Bourdieu P. Language and Symbolic Power. P. 51.

69

почти магическая власть, дающая возможность обрести эк- вивалент того, что обретается силой физической или эконо- мической»105. Социолог рассматривает феномены «символи- ческой власти» и «лингвистического рынка» применительно к дифференциации социального пространства и диспозиций агентов, опираясь, в частности, на марксистское понимание доминирующего класса, как стремящегося, в целях удержа- ния своего положения, к приданию статуса «всеобщности» своим воззрениям и своей культуре.

Подчеркнем еще раз, что легитимные одежды символи- ческой власти и насилия, подкрепляемые направленно фор- мируемой социальной солидарностью, необходимы для их эффективности; именно с их помощью, по мнению Бурдье, приобретается такая составляющая успеха доминирования, как «нераспознание» (misrecognition) сущности и характера политики доминирования личностью, группой, обществом в целом. «Символическое насилие, – пишет французский со- циолог, – может осуществляться личностью, осуществляю- щей его, и испытываться личностью, испытывающей его, только в форме, результирующейся в его нераспознании как такового, другими словами, результирующейся в его призна- нии в качестве легитимного»106. Признание легитимности данной власти, нераспознание фактического воздействия данной власти на массовое и индивидуальное сознание, ма- нипулируемость, жизнь, структурированная некими навя- занными исполнительными схемами мысли, разделяемыми большинством сознаний – вот, согласно Бурдье, основа соци- альной солидарности в современных развитых обществах.

«Как инструменты познания и коммуникации, символи- ческие структуры обладают структурирующей властью толь- ко потому, что сами структурированы. Символическая власть – это власть конструирования реальности, стремя- щаяся установить гносеологический порядок: сиюминутное значение мира (в особенности – социального) зависит от того, что Дюркгейм называл логическим конформизмом, то есть гомогенным восприятием времени, пространства, числа и причины, позволяющим различным умам прийти к согла-

105Ibid. P. 170.

106Ibid. P. 140.

70