книги / Экономическая социология переходной России. Люди и реформы

идеологическая работа в массах, было движение к победе коммунистического труда, которая считалась не только ре­ альной, но и достижимой в обозримом будущем.

§ 15. Черты советской экономику которые вошли в "плоть и кровь"

Ее первая черта — идеологизированность. Здесь действовал определенный механизм. Сначала на основе принятой тра­ ктовки марксизма-ленинизма в партийной среде формиро­ валась “нормативная модель социализма”. Далее она пре­ вращалась в инструмент практической политики, в руко­ водство к действию правящего аппарата. Конкретно это оз­ начало следующее. На базе идеологически выверенной “нормативной модели” складывались партийно-ведомствен­ ные представления о том, какие экономические формы (ук­ лады, сектора, типы предприятий) “наши”, какие “не наши”. Критерий был один: не допустить и малейшей опасности оживления частнособственнической психологии, распро­ странения “духа наживы”. Борьба со всем этим велась под лозунгом борьбы с подрывом социалистической собствен­ ности. Применение такого критерия позволяло аппарату власти отсекать все формы хозяйствования, кроме одной — государственной. Чем прогрессивнее была та или иная фор­ ма хозяйствования, тем трагичнее был ее путь к практике.

Один из ярких тому примеров — “дело” И.Н. Худенко, автора хозрасчетной организации и оплаты труда в сель­ ском хозяйстве. Талантливый экспериментатор был объяв­ лен государственным преступником и препровожден в следственный изолятор КГБ. В приговоре Алма-Атинского городского суда как отягчающее вину обстоятельство ука­ зывалось на то, что Худенко не считается с законами со­ ветского государства и распоряжениями правительства, до­ пускает неправильные суждения в отношении политики со­ ветского государства. Процессу был придан политический, чрезвычайный характер. Заседания вел сам председатель горсуда, обвинение поддерживал заместитель прокурора республики. Самых строптивых и неугодных, особенно тех, кто покушался на ее устои, административная система пре­ следовала, не брезгуя даже уголовными приемами. «В за­ стойные годы, — писала газета “Правда”, — несметное чис­ ло инициативных хозяйственников поплатились партийно­ стью, должностью, свободой только за то, что не угодни­ чали, не шли слепо за инструкциями» [61].

Во всем этом проявилось губительное влияние идеологии и политики. Через директивные рычаги они определяли экономическое развитие страны. Идеология верно служила для наложения вето на те формы хозяйствования, которые с точки зрения аппарата казались опасными. Так до нача­ ла перестройки обстояло дело с действительными (а не фи­ ктивными) колхозами и другими видами кооперации, с се­ мейными фермами, временными строительными бригадами, индивидуальными формами трудовой занятости. Судьба всех этих и многих других экономических форм при их за­ рождении зависела от того “идеологического императива”, который господствовал в данный момент времени. “Идео­ логические императивы”, выработанные аппаратом полити­ ческой власти, служили основой политической линии по отношению к экономике.

Вторая черта советской экономики, сильно повлиявшая на тип работника-“винтика”, — директивность. Суть этой черты — доминирование ценностей и социальных норм, по­ ступающих “сверху”, над ценностями и нормами, рождаю­ щимися “снизу”. Действительно, организация и оплата тру­ да, новые формы стимулирования, новые формы распреде­ ления, новые виды “хозяйственных связей” — все это в со­ ветской экономике “спускалось” “сверху” и через партий­ но-государственный аппарат получало массовое распро­ странение.

Одним из губительных последствий директивности со­ ветской экономики явилось волевое аппаратно-ведомствен­ ное запретительство. Запрет в бывшем СССР был превра­ щен в культурную норму. Ее распространение породило проблему “расширения самостоятельности”. На самом же деле речь шла о том, чтобы дать работникам возможность выполнять в полном объеме то, что от них требуется: быть хозяевами своего участка работы, нести полную ответст­ венность за свои решения. В силу избыточных запретов, ко­ торыми была опутана экономика, трудовой потенциал большинства экономических ролей хронически недоисполь­ зовался. Запретительство сдерживало (и продолжает сдер­ живать) возможности кадров: требует от них “выбивания” разрешения на то, что они, в сущности, обязаны делать. За­ претительство толкает их на противоправное поведение, плодит преступность. Действительно, запреты на любые формы экономической/активности рождают острое недо­ вольство, нередко находящее выход в реакциях, куда более вредных, чем запрещаемые действия. Запреты на культур­ ные ценности и нормы неотвратимо обостряют межгруппо­ вые взаимоотношения в обществе, порождают острейшие

конфликты между “верхами” и “низами”, центром и мест­ ными властями, государственными и негосударственными предприятиями и др. Таким образом, запретительство не только порождает прямые экономические потери, но и гу­ бит работников.

Специфической особенностью советской экономики бы­ ла ее декларативность. Она проявлялась в разрыве между словом и делом. Лозунги, отражавшие экономическую по­ литику партии (в период ее руководящей роли в экономи­ ке), выдвигались без достаточных оснований. По мере их “морального износа” они тихо снимались и заменялись дру­ гими, не более обоснованными. Таким был, например, курс XVIII съезда ВКП(б) (1939 г.), направленный на то, чтобы решить основную экономическую задачу СССР — догнать и перегнать развитые капиталистические страны по произ­ водству продукции на душу населения. Такими же были обещания Сталина (1946 г.) о том, что через три пятилетки в стране будет построена материально-техническая база коммунизма; Хрущева (начало 60-х годов), уверявшего, что “нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме”, и многое другое.

Декларативность советской экономики породила множе­ ство ее более частных проявлений. Одно из них — экстен­ сивность: ориентация на “вал”, на рост количественных по­ казателей, на чрезмерные масштабы и темпы развития. Как ни неожиданно это звучит для нас, людей, привыкших, что “пятилетка — в четыре года”, невиданные темпы роста и пр.

— безусловное благо для страны и народа, факты не оста­ вляют сомнений, что за всем этим стояло стремление пра­ вящих групп поднять престиж не столько страны, сколько свой собственный. Успехи экономики должны были ошело­ мить мир. Для этого были нужны невиданные темпы и гран­ диозные масштабы, свидетельствующие о преимуществе но­ вого строя и его создателей. Нельзя не согласиться с О.Лацисом в том, что «Сталин сделал высокий темп самоцелью на все времена, не глядя, дает это что-нибудь людям или, напротив, обедняет их жизнь. Соответственно оправдыва­ лись любые меры, которые обеспечивали (или казалось, что обеспечивали) высокий темп. С годами все большему числу людей стало казаться, что без этих мер вообще нельзя, что в них-то и выражаются основные преимущества социализ­ ма... Пятилетний план предусматривал охватить коллекти­ визацией около 20% хозяйств, а к концу ее в важнейших сельскохозяйственных районах коллективизация была в ос­ новном завершена. Таким образом, в сельском хозяйстве реакция на “ускорительство” была своеобразной. Тот пока­

затель, который непосредственно старались “ускорить”, — процент коллективизации — действительно рос очень быст­ ро. Но в том, ради чего добивались ускорения коллективи­ зации, — в производстве — одновременно происходило ухудшение. Цель не оправдывала средства» [55].

Порожденная политическими институтами экстенсив­ ность экономики обусловила ее хроническую дезорганиза­ цию. Отсюда штурмовщина — комплекс социальных норм поведения в сфере производства, сформировавшихся в ре­ зультате его систематической неритмичности, а также воз­ можности выходить из неритмичности за счет бесконтроль­ ной эксплуатации “человеческого фактора”. В опросах, проводимых на предприятиях Сибири в 1986—1990 гг., сис­ тематически выявлялось, что 70—85% рабочих, колхозни­ ков и руководителей всех уровней оценивают свою трудо­ вую нагрузку как чрезмерную. Так, 85% руководителей среднего звена колхозов и совхозов одного из районов Ал­ тайского края работали в выходные дни, 75% — более 8 ч в день. Нормальную нагрузку эти работники имели только четыре месяца в году [63].

Еще одной специфической особенностью (тоже связан­ ной с экстенсивным характером экономики) была показуха. Это комплекс норм поведения в сфере производства, ком­ пенсирующих разрыв между необоснованными планами, с одной стороны, и реальными возможностями (например, обеспеченностью оборудованием, материалами) — с дру­ гой. Причем компенсация здесь осуществлялась за счет мо­ ральных издержек в таких формах, как подмена реально сделанного вымышленными показателями объемов продук­ ции; сокрытие дефектов качества продукции (“пересорти­ ца”); создание “образцово-показательных” коллективов, специально “подпитываемых” для произведения эффекта; использование подставных лиц и т.д. Осуществляя все это, производственники таким путем улучшали условия своей работы, ослабляя давление “вала”, нормализуя оплату тру­ да. Но моральные издержки давали губительные плоды: ухудшали отношение к труду, снижали идентификацию лю­ дей с производством, что, в свою очередь, отрицательно влияло на его эффективность.

Еще одна особенность советской экономики — слабая правовая защищенность субъектов экономики: трудовых коллективов, профессиональных групп, отдельных работ­ ников. “При тотальной государственной собственности на средства производства, — пишет, например, В.Селюнин, — возникает искус экспроприировать и самое личность, ее физические и духовные силы, чтобы наладить работу по

единому плану и распорядку. В этих условиях допустимо рассматривать человека как винтика гигантской машины, изготавливающей будущее счастье для всех. Странно было бы говорить о личностных правах и гражданских свободах винтика, а равным образом и отвертки, которая загоняет его на положенное место” [64].

Наконец, укажу еще на одну черту — слабую инноваци­ онность экономики, малые масштабы внедрения экономиче­ ских, социальных и технологических новшеств. Это следст­ вие нечувствительности производственных отношений к НТП, социально-экономическим нововведениям. В литерату­ ре приведены многочисленные данные о длительности сро­ ков внедрения изобретений и открытий, торможении ведом­ ствами эффективных нововведений, бесплодности многих НИИ и КБ [65]. Фиксируя подобные факты и порождающие их причины, авторы отмечают монополизм ведомств, отсут­ ствие хорошо работающего передаточного механизма от академической и вузовской науки к производству, отсутст­ вие экономической заинтересованности предприятий в НТП. Значительно реже причину низких темпов внедрения НТП, недейственности связи науки и производства усматривают в особенностях советской экономической культуры. На самом же деле низкая инновационность экономики отражает так­ же и неразвитость ценностей, регулирующих преобразова­ тельную деятельность в сфере экономики: ценности творче­ ства, успеха, риска, нетривиальных достижений, преодоле­ ния трудностей. Стимулы, способные питать их, в СССР бы­ ли чрезвычайно слабы, если не совсем отсутствовали. Основ­ ная масса управленцев и рядовых инженерно-технических работников не была ориентирована на внедрение технологи­ ческих, а тем более социально-экономических новшеств. Усилия единичных новаторов чаще всего не находили нуж­ ной поддержки, их активность гасилась [65].

Таковы некоторые черты предвоенной советской эконо­ мики, которые формировали ^социальный тип работника” тех лет.

В связи с этим возникает вопрос: каким же в целом ока­ зался этот работник, вышедший из описанной жесткой школы его идеологического и трудового воспитания?

§ 16. Советский работник — энтузиаст или "винтик"?

Захватив власть и приступив к строительству социализма, идеологи КПСС провозгласили, что в стране формируется коммунистический человек, что его формируют те новые условия жизни, которые рождает социализм. В. Маяков­

ский запечатлел это в пьесе “Баня”, где вывел фигуру усо­ вершенствованного коммунистического человека (Ускомчела), сформировавшегося-де под влиянием создаваемого в

СССР социалистического бытия. Согласно официальной концепции, основывавшейся на трудах Сталина, наиболее интенсивное формирование Ускомчела началось после то­ го, как к середине 30-х годов в стране был построен фун­ дамент социализма. Сталин считал, что созданные в СССР

социалистические производственные отношения обеспечи­ вают формирование самых передовых в мире работников с коммунистическим отношением к труду. Основу этого он видел в том, что коммунистам удалось обеспечить под­ держку советской власти трудящимися массами. В 1931 г. Сталин говорил: “Если взять трудящееся население СССР,

рабочих и трудящихся крестьян, представляющих не менее 90% населения, то они стоят за Советскую власть и подав­ ляющее большинство их активно поддерживают советский режим. А поддерживают они Советский строй потому, что этот строй обслуживает коренные интересы рабочих и кре­ стьян. В этом основа прочности Советской власти” [66].

Базируясь на этой концепции, руководство КПСС выра­ ботало красочный идеологический образ советского чело­ века, обуреваемого трудовым энтузиазмом. Нормой его по­ ведения является трудовой героизм, готовность к самопо­ жертвованию, коммунистическое отношение к труду. В этом идеологическом портрете предполагалось, что совет­ ский работник куда угодно поедет, где угодно и как угод­ но будет жить, все вынесет, лишь бы принести пользу со­ циализму. Ибо социализм — это тот самый-де передовой строй, который формирует самого совершенного человека, гармонически развитую личность.

Какова же была на самом деле социальная природа тру­ дящихся СССР, их социально-экономический и политиче­ ский тип? Приведу мнение одного из наиболее компетент­ ных экспертов — О. Лациса: “Вряд ли можно отрицать вли­ яние волны энтузиазма молодого рабочего класса, связан­ ного с сознанием работы на себя. Справедливым или иллю­ зорным было это сознание, но существовало оно реально, и вызванные им трудовые достижения предвоенных, воен­ ных и послевоенных лет тоже реальны”. С этими трудовы­ ми достижениями (“мобилизационный тип развития”, “обо­ ронное сознание”) ацтор связывает быстроту советской ин­ дустриализации, а также уникальность СССР, которому удалось осуществить индустриализацию, продвинуться к постиндустриальной цивилизации с отключенными рыноч­ ными очагами [67]. Так что трудовая героика, высокая тру­

довая отдача в период первых пятилеток — это факт рос­ сийской истории периода СССР. Конечно, не случайно се­ годня, в 1997 г., когда возникает вопрос о том, как жили при советской власти, при Сталине, Хрущеве или Брежне­ ве, когда старые люди вспоминают прожитую жизнь, они чаще всего говорят о героическом труде, о том, как, не жа­ лея себя, работали в колхозе, на заводе, на стройке, на же­ лезной дороге — везде, где заставала их жизнь. Память о героическом труде, о своей честной работе, об искренней вере в то дело, которое немалой доле населения тогда ка­ залось действительно великим, — эта память, как и море исторических данных, позволяет считать: трудовой энтузи­ азм советских работников был их важной чертой.

Вместе с тем экономическое сознание советского чело­ века, как и все обыденное сознание общества, не было це­ лостным, однозначным. Напротив, его характерной чертой была противоречивость, разорванность. Люди были больны тем, что Дж. Оруэлл назвал “двоемыслием” [68]. С одной стороны, народ поддерживал официальную идеологию, своим трудом демонстрировал согласие с ней. Более того, “на дне души” у людей сохранялась вера в истинность це­ лей коммунистического руководства. Отсюда лояльность, терпимость к его лозунгам и требованиям, готовность вы­ полнять любые распоряжения начальства. С другой сторо­ ны, большинство населения (с ходом времени все большая его часть) понимало иллюзорность целей, лозунгов, соци­ альных программ КПСС. Терпимость в немалой мере рож­ далась из отчуждения от идеологии и политики. С детства было впитано — спорить с начальством бесполезно. Все по­ нимали: “собственное мнение”, а тем более инициатива ря­ дового работника начальству не нужны. Все считали: на­ чальство “сидит” выше, ему видней, “нам все равно”. Эта фраза из популярной песни в фильме “Бриллиантовая ру­ ка”, действительно, била в точку. Миллионам людей было если не совсем, то почти все равно, что происходит на про­ изводстве. Ибо все понимали, что успех дела могут обеспе­ чить лишь те, кто ближе к “верхам” и распоряжается глав­ ной в этой экономике валютой — подписывает разрешения. Так что отчужденность базировалась на мудрости людей, понимании ими ситуации. Кроме того, их лояльность к ло­ зунгам и требованиям сочеталась с одновременным умени­ ем следовать им лишь в той мере, в какой это необходимо для поддержания устойчивости статуса и получения “джентльменского” набора советских социальных благ: жи­ лья, земельного участка, путевок, мест в детские учрежде­ ния, заказов на дефицитные товары и др.

Таким образом, менталитет трудящихся СССР при всей их лояльности содержал большой критический потенциал, гасившийся страхом и полной зависимостью от системы.

Противоречивость социального типа сформировавшихся в СССР работников, соединения трудового героизма с чер­ тами “винтиков” проявляется в соответствующих социаль­ ных качествах, которые сформировались за годы советской власти. В реальной жизни социальные качества проявляют­ ся в устойчивых стереотипах сознания и поведения [69]. В табл. 7 показаны некоторые из этих стереотипов, проявля­ ющихся в системе политических, экономических и социаль­ ных взаимоотношений. Эти стереотипы складывались на всем протяжении истории СССР, их конкретное содержа­ ние менялось. Так, со смертью Сталина коммунистические стимулы к труду начали ослабевать. В течение последую­ щих 10—15 лет трудовая мотивация менялась, на смену традициям трудового героизма пришел “социалистический практицизм”. Официальные лозунги, такие, как “честь кол­ лектива”, “честь рабочего”, членство в КПСС, перестали действовать, все реже использовались в качестве стимуля­ торов управления трудом. Истинное экономическое созна­ ние работников, ранее подавлявшееся официальной идео­ логией, их природный экономический практицизм начали оформляться и играть существенную роль в поведении на производстве, в трудовых взаимоотношениях.

Понимание этого процесса пришло в конце 60-х — нача­ ле 70-х годов. В ходе социологических исследований была установлена произошедшая переоценка ценностей. Общест­ во начало понимать, что труд все более превращается в средство, инструмент достижения других целей — получе­ ния жилья, доступа к дефицитным благам, выездов за гра­ ницу, высокой зарплаты. Оказалось, что реальные процес­ сы шли отнюдь не по Программе КПСС, прочившей “пре­ вращение труда в первую жизненную потребность”, а в противоположном направлении [70].

Итак, я описала черты работников СССР, характеризо­ вавшие их на протяжении предвоенных пятилеток. В после­ военные годы, за 40 лет, прошедших между окончанием вой­ ны и началом горбачевской перестройки, трудящиеся стра­ ны сильно изменились. Если говорить о периоде, предшест­ вующем перестройке, то главными изменениями в “социаль­ ных качествах” работников можно считать следующие.

Прежде всего, советские люди стали менее идеологизи­ рованными. Действенность советских мифов, державшихся на “железном занавесе” и незнании истинной ситуации в лагере “мирового империализма”, была сильно ослаблена.