книги / Экономическая социология переходной России. Люди и реформы

кта Наркомтруда о предельном размере спецставок как по­ пытки ввести в практику государственных и хозяйственных органов, а также кооперативных учреждений оплату труда по уравнительному принципу с жестким ограничением не только количества разрешаемых спецставок, но и макси­ мального их размера, определяемого таким образом, чтобы максимальный размер получаемого специалистом вознагра­ ждения не превышал 360 руб. в месяц. Критикуя этот про­ ект, Л. Красин отмечал, что вместо упражнений в уравни­ тельной оплате надо применять вековой опыт культурных стран, потому что “нищенская оплата труда даже лучших спецов не дает никакой экономии. Она плодит воровство, и в лучшем случае предприятия получают безучастных и рав­ нодушных к делу работников, отбывающих кое-как поло­ женные часы в своей конторе, чтобы, кончив службу, на какой-нибудь халтуре заработать что-либо сверх офици­ ального минимума”. Объясняя причины уравниловки, Л. Красин писал, что проводниками ее являются отнюдь не рабочие: “Корень вопроса лежит в своеобразной, почти что классовой, неприязненности к спецам, которая свойственна части профсоюзных и партийных кругов. Они стремятся втиснуть оплату квалифицированного труда в уравнитель­ ные колодки, мало заботясь о том, какой хозяйственный эффект поведет за собой эта мера”. От времени написания письма Л.Б. Красина нас отделяют 70 лет. Но звучит оно так, как будто написано сегодня. И лучшее доказательство того, что уравнительное вознаграждение за труд является одним из институтов советской экономики, причтем инсти­ тутом, который, как и многие другие, по своей природе яв­ ляется псевдоэкономическим.

5. Институт социалистического соревнования. О нем написаны горы литературы. Еще в 60-е годы были проведе­ ны социологические исследования, показавшие его фор­ мальный характер. Но этот институт до недавнего времени продолжал действовать. В 1990 г. читаем: “В связке стиму­ лов плодотворного творческого интенсивного труда социа­ листическое соревнование выполняет роль несущего зве­ на... Организация соревнования, поиск его новых форм должны органически вписываться в сочетание, совпадение личных и коллективных интересов с общенародными” [79]. Но как на самом деле социалистическое соревнование впи­ сывалось в действовавший в стране хозяйственный меха­ низм, хорошо известно. Планирование требовало принятия повышенных социалистических обязательств, для выполне­ ния которых нужны были резервы. Отсюда — повсеместное

их сокрытие. Но так как ресурсов все равно не хватало, ро­ ждались фиктивные обязательства, фиктивная отчетность, приписки. Непременным сопровождением такого планиро­ вания была корректировка планов.

Со страниц советской прессы начиная с 30-х годов не сходил один и тот же сюжет: сетование на то, что в пра­ ктику многих коллективов въелось формальное отношение к обязательствам, что такое отношение стало нормой. Се­ тование на то, что вроде бы и социалистические обяза­ тельства принимаются, и резервы вскрываются, но внутри

— пустота. Коллективы работают по-старому, многие да­ же не знают о принятых обязательствах. Это писалось и в 50-е, и в 60-е, и в 70-е, и в 80-е годы. В частности, извест­ ным социологом А.Н. Алексеевым было проведено блестя­ щее исследование соцсоревнования на предприятиях Ле­ нинграда, где фиктивность этого института была неоспо­ римо доказана.

Однако в официальных кругах соцсоревнование рассмат­ ривалось как социалистический эквивалент — заменитель и в то же время антипод — капиталистической конкуренции. Хотя всем было очевидно, что этот институт не состоялся.

6. Шефство города над деревней — институт участия го­ рожан в сельскохозяйственных работах. В последние годы сущность этого института, его несочетаемость с рынком, с интересами трудовых коллективов городских предприятий стали очевидными. Но ведь десятилетиями эти коллективы мобилизовались для выполнения сельскохозяйственных ра­ бот на общественных началах! С первых же шагов рыноч­ ных отношений этот псевдоэкономический институт начал рушиться, менять свою суть, приобретать экономическое содержание. Даже в ситуации, когда требовалось спасти урожай в 300 млн. т зерна, горожане не проявляли жела­ ния ехать на сельхозработы без компенсации. Дело дошло до того, что в ряде областей страны на время сельхозработ вводилось чрезвычайное положение.

Таковы лишь некоторые из псевдоэкономических инсти­ тутов, которые начиная с 1917 г. и до начала 90-х годов уп­ равляли экономикой страны. В 50—80-е годы они все более слабели. Действительно, в первые послереволюционные го­ ды они были социально мощными, базировались на силе ве­ домственных приказов. Приказы действительно выполня­ лись, ведомства действительно обладали огромной властью. Но в 50—70-е годы ведомственное управление все больше теряло свою власть над экономикой. За 30 лет — с 1957 по 1987 г. — было проведено 5 реформ (1957, 1965, 1973, 1979,

1987 гг.), направленных на поиски более действенных рыча­ гов управления экономикой в рамках ее ведомственной мо­ дели. Но эти реформы не дали никаких результатов. По мнению известного специалиста Ю.А. Веденеева, "подоб­ ный результат был запрограммирован с самого начала, по­ скольку формальные аппаратно-структурные преобразова­ ния не предполагали качественных изменений в экономиче­ ских и политических условиях хозяйствования” [80].

Почему возник и действовал столь странный феномен — неэкономический характер управления экономикой в быв­ шем СССР? Кому понадобилось изменять вековые экономи­ ческие традиции?

Авторство изложенной концепции управления экономи­ кой принадлежало советской версии марксизма-ленинизма.

§19. Экономика под прессом политики,

ссоциалистической законностью

ис коммунистической моралью

Советский официальный марксизм содержал любопытное противоречие: утверждалась первичность экономики, но одновременно и первенство политики над экономикой. Последнее прямо "работало” на интересы правящего аппа­ рата: для него было очевидно, что без политического под­ хода к экономике он не удержит своего господства в ней. Более того, в строгом смысле экономика для руководства партии всегда была лишь средством достижения политиче­ ских целей. Так что в реальной практике они — политика и экономика — вообще не различались. А так как в поли­ тике главным был классовый подход, то и экономика оце­ нивалась через классовую призму. Все существовавшие в дореволюционной России формы собственности и органи­ зации труда оценивались по критерию классовости: нужны или не нужны пролетариату, нужны или не нужны для по­ строения коммунизма. А так как образ коммунизма был не­ определенным, то в "осколки старого мира” зачислялось все: от помещичьих имений до мелких частных лавочек. На классовых оценках базировались все экономические реше­ ния. Для экономики все это было губительно.

Интересно в этой связи вспомнить формы классовой борьбы, названные В.И. Лениным в 1919 г. в черновых на­ бросках к брошюре о диктатуре пролетариата. Он писал: «Две основные линии (или формы, или типа) классовой борьбы при диктатуре пролетариата: А) подавление эксплу­ ататоров. Война более беспощадная, чем иные; В) "нейтра­

лизация” средних элементов, мелкой буржуазии, крестьян­ ства. Нейтрализация складывается из убеждения, примера, обучения опытом, пресечения уклонений насилием и т.п.; С) подчинение себе враждебного слоя для позитивной ра­ боты (“спецы”); D) воспитание новой дисциплины» [81]. Во­ енно-классовый подход к экономике приводил к тому, что принятие того или иного конструктивного курса в отноше­ нии какого-то сектора экономики и соответствующей ему группы работников совсем не означало, что этот класс не может уничтожаться. Так произошло с крестьянством, ко­ торое, будучи признанным союзником пролетариата, уже в 1921 г. начало уничтожаться. Так было и со “спецами”, ко­ торые, с одной стороны, привлекались, а с другой — ре­ прессировались. Партия рассматривала себя как полувоен­ ную организацию. Ленин многократно писал, что партия должна обладать достаточной эластичностью, чтобы в слу­ чае необходимости переходить к системе боевых приказов: “Величайшая ошибка думать, что нэп положил конец тер­ рору. Мы еще вернемся к террору, и к террору экономиче­ скому” [81].

Особенность экономической политики в СССР заключа­ лась в широком использовании в практике хозяйствования чрезвычайных мер. Они применялись при решении текущих, повседневных вопросов управления промышленностью, транспортом, сельским хозяйством. Меры эти разнообраз­ ны, но стиль их один и тот же: ударный. Постановления ЦК РКП(б) (позднее ВКП(б) и КПСС) не были решениями обычной политической партии. Они были скорее боевыми приказами военной организации, ориентировавшими “кад­ ры” на проведение разных политических кампаний по борь­ бе то с одними, то с другими “врагами революции”. Такой стиль управления экономикой не способствовал конструк­ тивному отношению к культурному наследию российских фабрикантов, помещиков, купцов, торговцев, кооперато­ ров, крестьян, лавочников. Во всех них видели прежде все­ го врагов революции. Их экономический потенциал никого не интересовал. Главным считалось другое — сломать со­ противление.

Конечно, постепенно “железная рука” диктатуры проле­ тариата слабела. В 60—80-е годы репрессивные меры 20— 30-х годов применялись значительно реже. Но дух прово­ димой политики оставался тем же. Ведь “дело Худенко” бы­ ло в 70-е годы.

Аналогичным был и подход к праву. Отказ большевиков от дореволюционной российской законности мотивировал­ ся ее буржуазностью, связью с частной собственностью.

Получалось, что, отрекшись от частной собственности, сле­ довало отбросить и законность. В.И. Ленин весьма откро­ венно писал: «Мы ничего “частного” не признаем, для нас все в области хозяйства есть публично-правовое, а не част­ ное... Отсюда — расширить применение государственного вмешательства в “частноправовые” отношения... применять не “гражданские” правоотношения, а наше революционное правосознание» [81].

Однако в борьбе с буржуазным правом совершался яв­ ный “перехлест”, низвергалось право вообще. Несмотря на то что соблюдение законов веками считалось (и во всех ци­ вилизованных странах считается) самоочевидной необходи­ мостью, большевики низвергли авторитет не только преж­ ней власти и ее законов, но и законности вообще, объявив высшим законом “революционное правосознание масс”. Тем самым они создали беспрецедентную ситуацию — раз­ решили игнорировать законы, сделали законом беззаконие.

Именно это имели в виду “веховцы”, оценившие русскую революцию как национальное бедствие, мировой позор, как величайшее во всех отношениях падение народа. По мне­ нию П. Струве, при всех известных дефектах монархиче­ ского режима он был в состоянии сдерживать нездоровые инстинкты масс, копившиеся в них из-за тяжелого положе­ ния и подогреваемые невежеством: «Революция, низверг­ шая “режим”, оголила и разнуздала гоголевскую Русь, об­ рядив ее в красный колпак... В настоящий момент, когда мы живем под властью советской бюрократии и под пятой красной гвардии, мы начинаем понимать, чем были и какую культурную роль выполняли бюрократия и полиция низ­ вергнутой монархии. То, что у Гоголя и Щедрина было шаржем, воплотилось в ужасающую действительность рус­ ской революционной демократии» [82]. Логика автора про­ ста: большевики “обеззаконили” страну. Проэксплуатировав первичные потребности масс, они захватили власть. Власть эта безнравственная вдвойне: и как поправшая за­ конность, и как развязавшая стихию. С учетом событий следующих 76 лет этот анализ нельзя не признать прозор­ ливым.

Но ликвидировав буржуазное правовое государство, большевики осуществили еще один дезорганизующий эко­ номику шаг: подменили право политикой [83]. Эта подмена губительно сказалась не только на развитии экономики, но и на социальных качествах работников. Чтобы понять, как сработал этот фактор, укажу на принципиальные различия между правом и политикой. Они проведены по пяти крите­ риям: 1) по субъектам, представляющим право и политику;

РАЗЛИЧИЯ МЕЖДУ ПРАВОМ И ПОЛИТИКОЙ

2) по функциям права и политики в обществе; 3) по мас­ штабу их влияния; 4) по механизмам влияния; 5) по нали­ чию и силе влияния личности создателей права (политики) на развитие экономики и общества. Сравнение права и по­ литики по этим критериям показывает, что между полити­ кой и правом имеются существенные различия (табл. 9). Поэтому подмена права политикой привела к тому, что экономика СССР оказалась деформированной.

Сложившийся в СССР правовой вакуум влиял на эконо­ мику через разные каналы. Один из них — “теневая эконо­ мика”. Ее развитие стимулировалось, с одной стороны, тру­ дностями решения производственных задач, и в первую очередь дефицитом ресурсов, с другой стороны, отсутстви­ ем обоснованного правового регулирования. К примеру, ес­ ли дефицит толкает на “теневое” поведение, то хозяйствен­ ные кадры могут выжить лишь при “резиновом” законода­ тельстве, которое позволяет им сохраняться в ситуациях,

когда их “теневая” деятельность становится явной. Поэто­ му у людей формировались в первую очередь такие соци­ альные качества, которые обеспечивали их сохранение “на плаву” при “теневых” методах хозяйствования.

В табл. 10 показаны социальные качества, которые фор­ мирует правовое и неправовое государство. Бесспорно, что подмена права политикой деформирует моральные качест­ ва, интересы, мотивацию поведения. Вместо гражданских качеств формируются узкогрупповые, вместо моральных — аморальные.

Вместе с тем правовой вакуум в СССР позволял вводить любые удобные для власти законы, облегчал аппарату воз­ можность использовать любые средства достижения его целей, вплоть до скрытых и явных форм принудительного труда. Так возникли лагерная экономика, принудительный детский труд на уборке хлопка, принудительный сельско­ хозяйственный труд горожан, стройбаты и т.д. Все это легко объяснимо: дефекты законодательства создавали усло­ вия, при которых государственные учреждения могли не обращать внимания на такие нарушения, как, например, отсутствие оплаты сверхурочных работ или игнорирование порядка сохранения зарплаты за работниками, направляе­ мыми на сельхозработы. Такие нарушения просто не заме­ чались. Это порождало, с одной стороны, злоупотребления должностных лиц, а с другой — потерю уважения к трудо­ вому законодательству. Атмосфера вседозволенности де­ формировала личностные черты работников. Результат — некачественный труд, приписки, хищения, спекуляция, взя­ точничество.

Из сказанного видно, что влияние двух главных социаль­ ных институтов общества — политики и права — на разви­ тие “человеческого фактора” и советской экономики в це­ лом было чрезвычайно губительным.

Остается сказать о влиянии еще одного социального ин­ ститута — нравственности. В СССР он базировался на той “парадигме” морали, которую сформулировал Ленин. Его концепция морали была предельно проста. Она включала два критерия: 1) нравственно то, что служит интересам классовой борьбы пролетариата, и 2) нравственно то, что служит коммунизму. Высказывания Ленина, определившие тот “институт нравственности”, который создавался в стра­ не с 1917 г., сейчас широко известны. “В каком смысле от­ рицали мы мораль, отрицали нравственность? В том смыс­ ле, в каком проповедовала ее буржуазия, которая выводи­ ла эту нравственность из велений бога. Мы на этот счет, конечно, говорим, что в бога не верим, и очень хорошо зна­

ем, что от имени бога говорило духовенство, говорили по­ мещики, говорила буржуазия, чтобы проводить свои экс­ плуататорские интересы... Всякую такую нравственность, взятую из внечеловеческого, внеклассового понятия, мы от­ рицаем как забивание умов рабочих и крестьян в интересах помещиков и капиталистов... Когда нам говорят о нравст­ венности, мы говорим: для коммуниста нравственность вся в этой сплоченной солидарной дисциплине и сознательной массовой борьбе против эксплуататоров. Мы в вечную нравственность не верим и обман всяких сказок о нравст­ венности разоблачаем. Нравственность служит для того, чтобы человеческому обществу подняться выше, избавить­ ся от эксплуатации труда” [84].

С первых же дней революции эти принципы начали во­ площаться в практику в самых разнообразных формах — от партийной учебы и проработки нарушителей коммуни­ стической морали на партийных собраниях до репрессий. На этих принципах основывалась деятельность ВЧК и вы­ ездных “троек”. Им подчинялась вся хозяйственная практи­ ка, включая “трудмобилизации”, оргнаборы, переселения и многие другие манипуляции с “человеческим фактором” экономики. Оттуда и пошли те работники-“винтики”, кото­ рые тормозят и сегодняшний переход к рынку.

Действительно, “винтиковость” субъектов советской эко­ номики напрямую связана с отказом Ленина от общечело­ веческого характера морали. Ведь если вдуматься, поворот был сделан жуткий: общечеловеческие моральные нормы добра, справедливости, милосердия, жалости, трудолюбия дискредитировались, были объявлены наследием старого мира. На всех углах декларировалось: “человек выше жало­ сти”, “если враг не сдается — его уничтожают”, “любовь к ближнему и сострадание — это пережитки капитализма”, “религия — это опиум для народа” и т.д. Эти моральные ус­ тановки не только развязывали аморализм. Они создавали условия для полной свободы действий “верхов”, превращая “низы” в полностью зависимую от них безликую массу. При этом внедрявшаяся коммунистическая мораль была утопич­ ной, ибо того класса, от имени (и во имя) которого она вы­ двигалась, в действительности не было. Пролетариата как носителя особой “пролетарской морали” никогда не суще­ ствовало. Российские рабочие не имели не только традиций “коммунистической нравственности”, но и вообще какой-то особой “пролетарской культуры”. Однако именно рабочие были объявлены провозвестниками коммунистической культуры. Это было не случайно: новая власть нуждалась в опоре. Но за опору надо было платить. Плата состояла в

Горбачев, поднять советскую экономику на уровень циви­ лизованных капиталистических стран. Могли ли горбачев­ ские “новые формы хозяйствования” на самом деле приве­ сти советскую экономику к столь необходимому подъему;

2)была ли советская экономика готова к переходу на рыночные “рельсы”;

3)были ли советские работники готовы к работе в ры­ ночных условиях.

§20. Инновации Горбачева — эпоха псевдореформ

Как отмечалось выше, в 80-е годы вера советских работни­ ков в способность высшей власти страны, ЦК КПСС и со­ ветского государства улучшить положение в экономике бы­ ла сильно подорвана из-за явной неэффективности и не­ нужности многих проводимых преобразований. Вот неко­ торые примеры.

Первый пример — коллективный подряд в сельском хо­ зяйстве. Эта форма рассматривалась как способ активизи­ ровать работников и повысить отдачу. В 1984 г. мы прове­ ли сравнительное социологическое исследование трудовой деятельности работников подрядных и обычных (работаю­ щих на условиях индивидуальной сдельщины) коллективов. Выявилось, что существенных различий в условиях и ре­ зультатах хозяйствования, в уровне активности и инициа­ тивы работников между старой и новой формами хозяйст­ вования не было. По одним характеристикам положение дел было несколько лучше в обычных коллективах, по дру­ гим — в подрядных (табл. 11). Эта форма не помогла ре­ шить продовольственную проблему, которая и после рас­ пространения коллективного подряда продолжала обост­ ряться [85].

Второй пример — внедрение арендных отношений в сельском хозяйстве [92]. Экономический эффект от вне-

Таблица 11

ОЦЕНКА ТРУДОВЫМИ КОЛЛЕКТИВАМИ РЕЖИМА И СИСТЕМЫ ОПЛАТЫ ТРУДА (1986 г., в %)