EfhoQTJ7s8

К современному миру опять приложимы те слова, которые стоят в заглавии одной из Юргена Хабермаса: «Новая необозримость»… С одной стороны, глобализация дошла до стадии «великого переселения народов», которое всегда происходит при кризисе цивилизации, как это знал ещё Освальд Шпенглер, сравнивая современную Европу с этапом угасания Римской цивилизации в целом. С другой стороны, уже возникает попятное движение, заключающееся в регионализации, которое ведёт к тому, что мир вновь раскалывается на относительно автономные экономические и социокультурные образования, стремящиеся к самодостаточности и слабо взаимодействующие друг с другом – санкции против России, ответные барьеры для взаимной свободной торговли и экономического взаимодействия с Западом в целом и нарастание антизападных настроений в России в последние годы есть только проявления общей тенденции. В результате общественное сознание опять входит в состояние социокультурного шока, связанного с массовым крушением веры в идолов общества массового потребления. Однако существует опасность того, что вместе с неподлинной формой осмысления бытия будет вообще разрушена разумная форма постижения мира, и субъективность эпохи модерна окончательно дезинтегрируется на изолированные фрагменты. Чтобы противостоять этой тенденции, нам надо посмотреть, каким образом язык хранит память о подлинном бытии и истинном существовании человека в мире – идея, которую ввёл в философию М. Хайдеггер (в этом смысле язык и является «домом бытия»). Однако для начала необходимо дать духу языка свободно проявить себя, условием чего является освобождение его от пут и искажений. Тут-то нам и поможет методология «Философских исследований» Л. Витгенштейна, которую мы рассмотрим на базе её восприятия в современной Франкфуртской школе, а именно, в произведениях Ю. Хабермаса и Х.-Й. Шнайдера (который сопоставляет идеи Ю. Хабермаса и крупного американского аналитического философа Р. Брэндома и прослеживает их истоки в философии языка Л. Витгенштейна).

Сначала мы рассмотрим, каким образом язык указывает на связь с телесными действиями, предшествующими речевой практике, и тем самым содержит в себе проекции, которые могут искажать реальность при столкновении с очень сложными процессами в мире в условиях кризиса (в этом применении идей Шнайдера к современному всемирному кризису – уже элемент новизны в предложенной статье) (1). Затем на базе подхода Ю. Хабермаса, изложенного в книге «К логике социальных наук» (1971) и «Постметафизическое мышление I» (1988), мы рассмотрим философию индивидуальности Л. Витгенштейна исходя из нашего интереса к сохранению субъективности модерна через её трансформацию в интерсубъективность (2). Наконец, вывод к статье будет подразумевать некоторые рекомендации относительно языка, адекватного современной ситуации нарастания хаоса и формирования нового порядка из хаоса, которые будут вы-

41

работаны через применение диалектического метода, творчески развиваемого автором статьи в ряде своих книг.

(1) В самом начале «Философских исследований» Л. Витгенштейн обсуждает восходящую к блаженному Августину проблему «примитивного языка» (напоминающего языка маленьких детей) и в связи с этим прямо обращается к строительству дома: «Язык предназначен служить средством общения между строителем А и его помощником Б. А работает с камнем: блоки, столбы, плиты и балки. Б передаёт камни мастеру, причём в том порядке, который необходим А. Для этой цели они пользуются языком, который состоит из слов “блок”, “столб”, “плита”, “балка”. А называет слова, Б подаёт камни, имена которых он выучил». Для Витгенштейна этот пример важен потому, что он стремится найти тот пласт телесных действий, которые всегда связывают говорящего и слушателя с предметным миром и потому предшествуют языковой игре. Стремление Витгенштейна состояло

втом, чтобы увидеть, каким образом самые сложные структуры, возникающие спонтанным образом в языковых играх, всегда предполагают этот практически-телесный момент, с которым, в конечном счете, они сплетены, и пренебрежение этим моментом ведёт к огромным искажениям. Этот телесный момент заключается в оперировании с материальным вещами, причём строительство дома являет собой классический пример этих операций. Мы видим в них последовательность выбора нужного предмета из многих, которые находились в куче, который завершается тем, что данный предмет берётся в руку, и вторым этапом происходит соединение выбранного нужного предмета с другими в соответствии с определёнными правилами. То есть сначала на телесном уровне происходит операция разложения на составные части, после чего совершается исходный выбор и начинается интеграция на новом уровне в соответствии с тем принципом, который найден. В связи с этим можно высказать соображение исходя из общенаучного принципа системной теории, согласно которому любая система совершает поглощение порядка из окружающей среды путём выбора того материального субстрата, который ей необходим, после чего на новом уровне выстраивается внутренняя структура самой данной материальной системы в соответствии с принципом уже её организации. (Напрашивается

всвязи с этим работа пищеварительной системы нашего организма.)

Х.Й. Шнайдер предлагает несколько другую модель телесных действий, которые предшествуют сложным языковым играм: разбор кучи золы с целью нахождения в ней линз, причём после этого кусочки золы откладываются в один сосуд, а линзы – в другой. Как пишет Шнайдер: «Предшествующие языку телесные действия, находящиеся в нашем распоряжении – действия “взять что-либо в руку” и “положить в сосуд”, могли бы образовать исходный пункт для “прагматической максимы” Ч. Пирса, согласно которой значение слова есть способ, которым его высказывание могло бы побудить нас к действиям. Таким образом, операцию определе-

42

ния (Prädizieren) на самой нижней ступени можно было связать с действиями типа “положить в сосуд А”, а операцию обобщения (Referieren) – с действиями типа “взять линзу или кусок золы во время сортировки”. Языковые действия оказываются непосредственно необходимыми расширениями неязыковых действий».

Тут возникает вопрос: не слишком ли мы задержимся на этих линзах, кусочках золы, камнях, балках и других «вещах средней твёрдости», вместо того, чтобы ответить на важнейший для логики и методологии вопрос о предмете и важнейший для нашего самопонимания вопрос об индивидуальности? А как обстоит дело с событиями и процессами – ведь они не даны наподобие материальных вещей? Откуда вообще берётся предметнообъектная структура в нашем сознании, есть ли она результат воздействия на нас объективной реальности, состоящей из отдельных «твёрдых» вещей, непостижимых вещей-самих-по-себе и т.п. мыслимого или немыслимого бытия?

И тут новизна Витгенштейна как раз состояла в том, что он отказался отвечать на подобного рода вопросы в силу того, что они неправильно поставлены. Согласно Витгенштейну, развитие языковой игры происходит благодаря непрерывно происходящей проекции, в результате которой к различным смысловым содержаниям применяется одна и та же парадигма деятеля и деятельности (которая лежит в основе предметно-объектной структуры совершаемого в языке способа выражения наших мыслей). То есть широкая применимость логических форм наподобие тех, которые известны математической логике, обуславливается не независимым от нас устройством мира или априорными структурами, содержащимися в наших мыслях, но порождается нами самими: это мы сами обращаемся с разными случаями, предлагаемыми нам жизнью, сходным образом, то есть в соответствии с теми двумя схемами, что только что были описаны. То, что нам кажется лежащим в природе вещей, на самом деле, согласно Витгенштейну, заложено в норме представления (Darstellung) реальности в языке. Однако тут постоянно возникают сложности, состоящие в том, что язык может неадекватно описывать реальность, и между нашим опытом и его языковым выражением возникнут разногласия. Это происходит благодаря неоправданному распространению деятельности проекции за пределы её применимости, в результате чего наш язык оказывается слишком грубым, телесно-предметным.

Особенно это касается процессного понимания реальности, когда за сложнейшими событиями, которые выступают результатом сцепления множества относительно автономно действующих причин и также спонтанных отклонений от причинно-следственных цепочек в силу вступления в действие факторов неопределённости (например, в силу присутствия в человеческих действиях свободной воли в Кантовском смысле), начинают видеть легко понимаемую определённую злую волю. Между тем такое

43

«отелеснивание» языка мешает нам найти ориентиры в мире, который не всегда подвластен исходной телесной схеме строительства дома или отыскивания линз в куче золы. Дело в том, что и куча золы, и дом относится к хорошо обозримым нами вещам, доступным нашему пониманию, в результате чего мы можем совершать манипулирование этими вещами путём приложения определённых усилий. Проекции отказывают в том случае, когда реальность выходит за пределы нашей логики, когда мы не можем постигнуть вещи не в силу того, что наши понятия слабы, а в силу того, что сии вещи не входят в круг наших понятий (как говорил в знаменитом афоризме Козьма Прутков). Значит, такого рода простые схемы лишают нас адекватной ориентации и потому должны быть трансформированы в структуры, построенные по иной логике. А начать мы должны с того, чтобы постигнуть функционирование наших проекций и сбои в них в силу неоправданных расширений проекционных схем за пределы их применимости. При этом расхождение зыка с реальностью будет не устранено, но понято, и философия выполнит тем самым терапевтическую функцию, которую и пропагандировал Витгенштейн.

(2) В качестве примера реализации такой терапевтической функции мы рассмотрим проблему индивидуальности, а именно, способа выражения опыта нашего Я в языке, на базе парадигмы языковой игры Витгенштейна. Как отмечает Ю. Хабермас, для Л. Витгенштейна одной из причин «лингвистического поворота» было стремление разрешить проблему индивидуальности, стремление найти в рефлексивном отношении познающего субъекта к своему сознанию момент, прорывающий субъективные рамки. Формирование связной системы объективного и социального мира в сознании каждого члена общества в лингвистической философии объясняется не трансцендентальным генезисом смысла, а совместным употреблением языка, правила которого и определяют способы понимания мира личностями.

Осуществив строгое отграничение предложений с логическими взаимосвязями от фактов с эмпирическими взаимосвязями, Витгенштейн ставил перед собой задачу показать, каким образом отношения между символами заключают в себе отношения между социальными действиями, как в грамматической структуре языка могут быть «прочитаны» общественные нормы. Согласно точке зрения Витгенштейна, выраженной в «Философских исследованиях», грамматика языка одновременно задаёт и пределы интерпретации действительности, поэтому в языковых правилах содержится также практический момент установления рамок смысла. Поразному интерпретировать действительность в языке означает не просто придавать различные истолкования (выбор которых произволен) одной и той же системе описываемых фактов, но ещё и создавать различные связующие системы самих фактов – это и есть «языковые игры».

При этом встаёт важнейшая проблема опосредования между различными «языковыми играми» и обнаружения в каждой из них универсально-

44

го момента. Для этого нам необходимо обратиться к проблеме понимания языка. Согласно Витгенштейну, понимание основано на господстве над правилами «языковой игры», то есть над способами установления взаимных связей между символами языка, состояниями сознания субъекта, его действиями, а также реальностью, к которой язык отсылает субъекта. Способность человека господствовать над правилами языковой игры приобретается посредством его участия в коммуникации внутри определённых «жизненных форм». Грамматические правила речи являются также виртуальными правилами процесса социализации, и именно здесь появляется возможность взаимного перевода смыслов между различными «языковыми играми»: интерпретатор опосредует различные типы процессов социализации, основываясь на рефлексивности того процесса социализации, через который прошёл он сам. Но для этого должно быть преодолено представление о замкнутости «языковых игр» и их плюрализме: в грамматических правилах речи может быть обнаружена рефлексивная составляющая. В этой связи Хабермас дополняет идеи Витгенштейна по поводу «языковых игр»: понимание речи следует рассматривать не только как виртуальное повторение, быструю «прокрутку» субъектом в своём сознании своего процесса обучения языковым правилам, но и как результат интерпретации, пускаемой в ход при нарушении данных правил.

А это означает, что в любом языке помимо проекта конкретной жизненной формы предвосхищается неограниченное коммуникативное сообщество как ненарушенная форма интерсубъективности. Проблему взаимного признания личностей, которая была поставлена и определённым образом разрешена в немецкой классической философии, можно тем самым по-новому интерпретировать средствами лингвистической философии. И ключ к этому нам даёт формальная прагматика, разработанная Д. Остином, Дж.Р. Сёрлем и творчески развитая Ю. Хабермасом. Согласно положениям формальной прагматики, при анализе процесса языкового общения личностей нам необходимо исследовать не столько тему диалога и содержание согласия, сколько предпосылки взаимопонимания в языке, на основе которых любой диалог ведёт к консенсусу. Прежде всего, необходимо постигнуть определённую структуру, формирующую общий контекст диалога, а затем эта структура может быть наполнена определённым содержанием и может быть трансформирована в результате своих внутренних модификаций в зависимости от содержания диалога.

Рассмотрим, какие следствия имеет формально-прагматическое понимание языка разума для разрешения проблемы индивидуальности, ибо именно задачу сохранения новоевропейского субъекта через его трансформацию мы «заявили» в начале нашей статьи. На первых этапах своего развития лингвистическая философия стремилась исключить субъекта из сферы деятельности объективного духа в языке: ещё Витгенштейн временами склонялся к представлению о том, что языковые выражения облада-

45

ют самосоотнесённостью (Selbstbezüglichkeit – Хабермас), что обусловлена системой синтаксически-семантических правил, исполнение которых автоматически ведёт к порождению смысла речи. Однако впоследствии лингвистическая философия пришла к выводу о неустранимости субъекта: Джон Остин обнаружил и описал коммуникативные роли говорящего, слушателя и нейтрального наблюдателя, на которые указывают речевые правила. Язык предоставляет говорящему возможность вернуться к собственному сознанию через круг опосредований в межличностных отношениях со слушателями: при занятии перформативной позиции (она выражается во фразах типа «Я предупреждаю тебя, что...») говорящий должен принять на себя «перспективу» слушателя, то есть учесть сложившиеся у слушателя возможные ожидания поведения самого говорящего в той ситуации, которую описывает пропозициональный элемент языкового акта («...на улице холодно» – говорящий в этих условиях, например, теплее одевается). С другой стороны, слушатель также принимает на себя «перспективу» говорящего, подвергаясь воздействию языкового акта, выраженного в перформативном элементе высказывания (в данном примере предупреждение является по своему смыслу предвосхищением неких действий, в результате которых слушатель сможет избежать негативных последствий определённого состояния в мире – а этих действий как раз и ждёт говорящий от слушателя), и говорящий в конце концов встречается с собственной субъективностью как с «другим Я другого Я». Наконец, и слушатель, и говорящий могут принять на себя перспективу нейтрального наблюдателя (например, слушатель может расценить, что предупреждение говорящего для него значения не имеет, ибо он более закалённый, чем это мог представить себе говорящий). Это ведёт к изменению смыслового поля диалога, выводит общение на новый уровень, в результате чего, если говорящий и слушатель пожелают последовательно продолжать процесс общения, содержание согласия будет охватывать сразу несколько «горизонтов» постижения смысла (в нашем примере слушатель разъяснит говорящему, как сам он воспринимает холодную погоду и почему он в ней не ощущает себя дискомфортно).

С другой стороны, «обмен перспективами» между участниками диалога вовсе не снимает дистанцию между ними полностью. Каждый из участников общения, интегрируя в своём речевом поведении все три диалогические роли (говорящего, слушателя и нейтрального наблюдателя), спонтанно обращается с ними по отдельности, когда в процессе общения принимает на себя одну из этих ролей, и по-разному совершает взаимные переходы между ними (например, говорящий может превратиться в слушателя, с интересом воспринимающего опыт самоощущения говорящего – «бывшего» слушателя – в условиях холодной погоды Севера, но он станет нейтральным наблюдателем, как только поймёт, что он не сможет последовать за говорящим в его субъективном мироощущении, зато он может

46

пожелать поделиться своим восприятием более привычной ему тёплой погоды средней полосы России). В результате интенции участников диалога всегда отклоняются от стандартного содержания любого языкового выражения, и универсализация личностей участников общения диалектически приходит обратно к индивидуализации.

Таким образом, Л. Витгенштейн и его последователи стремились согласовать друг с другом логику процесса конституирования смысла речи, который совершается как бы естественным путём за рамками индивидуальных сознаний, и внутренние закономерности самой процедуры диалога, которая регулируется нормами речевого поведения, связанными с коммуникативными ролями говорящего, слушателя и нейтрального наблюдателя.

Иесли Л. Витгенштейн ещё признавал плюрализм «языковых игр» и «жизненных форм», то в ходе дальнейшего развития лингвистической философии были открыты универсальные предпосылки взаимопонимания в языке, которые позволяют, по меткому афоризму Ю. Хабермаса, прийти к «единству коммуникативного разума в многообразии голосов (позиций)».

(3)Делаем вывод, собирая вместе все методологические идеи статьи. Чтобы от языка строительства дома перейти к языку как ориентиру сохранения целостности современного субъекта через развитие его разумных способностей, нам необходимо преодолеть излишне телесную модель проекций, которая предлагает нам опыт ограниченного мира, состоящего из предметов, доступных нашим техническим манипуляциям. При этом речь идёт не о разрушении такой модели, а о постижении невозможности её неоправданного перенесения на нелинейные, то есть сверхдинамично развёртывающиеся и открытые к новым, непредусмотренным, воздействиям, процессы. Языковой анализ в стиле Витгенштейна должен выполнять терапевтическую функцию, показывая нарушения в нормальном функционировании наших проекций вследствие их неоправданного распространения.

Иесли сам Л. Витгенштейн нам этом остановился, то последующая формальная прагматика, развитая в трудах Д. Остина, Д. Сёрля и Ю. Хабермаса, открыла нам дорогу к построению философии диалога на базе философии языка. При этом оказался медиумом, средой коммуникативного разума, в которой происходит обобществление через индивидуализацию

(Indivieduierung durch Vergesellschaftung), по выражению Ю. Хабермаса.

Участник диалога, повинуясь зову языка, сначала условно встаёт на точку зрения другого, который вместе со своим голосом приносит с собой и иное восприятие бытия (для которого в нашем языке могли даже отсутствовать понятия, как это писал Козьма Прутков). Но затем тот же самый язык стимулирует подобную операцию саморефлексии у другого, в результате чего он начинает выражать открывшийся ему опыт бытия в понятиях первого участника диалога. При этом имеется место обмен перспективами, словарный запас обоих языков расширяется, языки начинают служить средством мирооткрытия в его универсальности, а исходные понятия трансформиру-

47

ются. Только после успешного завершения диалога вновь могут быть возобновлены проекции, связывающие нашу речь с телесным уровнем жизненной практики, но теперь и эти проекции станут изменёнными (условно говоря, люди начнут строить дома иначе, из иных материалов, чем раньше, или понимать, что дома, как корабли, наполнены воздухом, почему они могут свободно изменять свою форму при учёте этого момента, недоступного грубо-телесным действиям, о чём в настоящее время говорит своими средствами, например, искусство раздвижных стен в Японии или фэн-шуй в Китае). Именно так, в результате задействования диалектического потенциала коммуникативного разума в языке, узко-телесный «язык дома» сможет через (снятие искусственных границ и формирования подвижной среды коммуникативного взаимопонимания) начать превращаться в «дом языка», а современная неподлинная глобализация через обнаружение скрытых сейчас способностей в субъекте превращаться в более гармоничную и совершенную глобализацию. И хотя «жить в эту пору прекрасную уж не придётся не мне, не тебе» (Н. Некрасов), тем не менее, философия может предложить проект, который затем, если он соответствует самому бытию, начнёт, подобно зерну, прорастать в реальности. За всем кажущимся хаосом происходит движение к новому порядку, который будет нести в себе развёртывание нереализованных позитивных альтернатив прошлых форм упорядоченности…

Список литературы

1.Витгенштейн, Л. Философские исследования [Текст] / пер. с нем. Л. Добросельского. – М.: АСТ, 2011.

2.Шачин, С.В. Законы диалектики и принципы системности: Опыт нового обоснования [Текст] / С.В. Шачин. – М.: Эдиториал УРСС, 2014.

3.Habermas, J. Nachmetaphysisches Denken [Text] / J. Habermas. – Frankfurt am Main: Suhrkamp-Verlag, 1988.

4.Habermas, J. Zur Logik der Sozialwissenschaften [Text] / J. Habermas. – Frankfurt am Main: Suhrkamp-Verlag, 1973.

5.Schneider, H.J. Universale Sprachformen? Zu Robert Brandoms “expressiver Deduk-tion” der Gegenstand-Begriff-Struktur [Text] // Die Öffentlichkeit der

Vernunft und der Vernunft der Öffentlichkeit / Festschrift für Jürgen Habermas / Hrsg. von Lutz Wingert und Klaus Günter. – Frankfurt am Main: SuhrkampVerlag, 2001. – S. 151–191.

48

УДК 141.319.8 +1(091)

ББК 87

Д.Н. Воропаев

ФГБОУ ВПО «Оренбургский государственный педагогический университет» г. Оренбург, Россия

К ВОПРОСУ О «ПОВСЕДНЕВНОСТИ» В ФИЛОСОФИИ М. ХАЙДЕГГЕРА

Аннотация. В статье рассматривается вопрос о «повседневности» в контексте проходившего 24–25 ноября 2015 г. в г. Мурманск Международного научно-практического междисциплинарного семинара «Дом». Автор затрагивает проблему системы понятий, в которой разворачивается разговор о «повседневности» в философии М. Хайдеггера.

Ключевые слова. Повседневность, феноменология, бытие, Dasein, Хайдеггер.

D.N. Voropaev

Orenburg State Pedagogical University

Orenburg, Russia

TOWARDS THE QUESTION OF “EVERYDAY LIFE”

IN THE PHILOSOPHY OF HEIDEGGER

Abstract. The article discusses the issue of “everyday life” in the context held on November 24–25, 2015 in Murmansk the International scientific-practical interdisciplinary workshop “the House”. The author touches upon the problem of the system of concepts, which takes place in a conversation about “everyday life” in philosophy of M. Heidegger.

Key words. Everyday life, phenomenology, the Being, Dasein, Heidegger.

Сегодня является вполне обычным событием обсуждение тем, на первый взгляд, казалось бы, далёких от полёта «высокой» философской мысли. Предложенная к обсуждению тема «Дом» связана с той обыденностью, повседневностью, в которую постоянно вовлечён человек. Проблема «повседневности» – одна из важнейших в философии XX в., т.к. она во многом определила пути развития философии. Обращение к повседневности связано с «поворотом мышления», произошедшим в начале XX века и ставшим основанием для становления «постсовременности»1. В 1927 г. была опубликована работа Мартина Хайдеггера «Бытие и время», посвящённая проблеме «Dasein» в горизонте времени. Хотя обещанное продол-

1 Махлин В.Л. Большое время: Подступы к мышлению М.М. Бахтина. Siedlce, 2015. С. 8

49

жение книги так и не вышло, она стала одним из главных событий в философии XX в. Реакция на книгу была различной, она возникла как в европейской философии, так и в русской. Глубокий сравнительный анализ толкования и критики этого произведения в русской философии дан в статье Н.С. Плотникова «С.Л. Франк о М. Хайдеггере. К истории восприятия Хайдеггера в русской мысли»1. В этой статье приводятся слова из рецензии Н.О. Лосского, посвящённой критике идей Хайдеггера: «Проблему бытия Гейдеггер хочет решить, так сказать, снизу, исходя из проявлений повседневной жизни. Неудивительно, что он находит здесь только ограниченное, конечное, униженное существование человека: сущность человеческого существования, по его учению, есть забота (Sorge)… Он почти не выходит за пределы кругозора немецкой хозяйки (Frau Sorge), снедаемой заботами о повседневных мелочах жизни»2. Лосский абсолютно ясно разглядел поворот к «повседневности», но осознать глубину и последствия этого поворота для философии он не смог.

Идея Хайдеггера заключалась в попытке выйти к объективности бытия, включив туда «экзистенцию». Исходя из той линии развития феноменологии Гуссерля, которую наметил Хайдеггер, это оказалось невозможно без осознания того, что человек замкнут в «повседневности». Эта мысль была неприемлема Лосскому и ряду других философов, как в России, так и в Европе. Тем не менее, это одна из отправных точек для понимания философии Хайдеггера и того, как развивалась философская мысль после «Бытия и времени».

Способ проработки вопроса о «бытии» Хайдеггер называет «феноменологическим» и поясняет, что он использует это понятие как «методологическое»3. «Феномен», говорит Хайдеггер, это то, что само себя являет, делает видимым. У греков, отмечает он, это понятие временами отождествляется с «сущим»4. При этом «феномен» отличен от того, что называют «явлением», т.к. «явление», по Хайдеггеру, «не кажет» себя, но возникает только благодаря наличию «феномена». «Явление есть давание знать о себе через нечто, что себя кажет»5, т.е. через «феномен». В феноменологии «феномен» предстаёт как «кажущее себя бытие сущего». За «феноменом» уже нет ничего другого, в отличие от «явления». Так как «феномен» может быть скрыт различным образом («потаённо» или «искажённо») то феноменология должна раскрыть «феномены». Хайдеггер говорит, что «изначаль-

1 Плотников Н.С. С.Л. Франк о М. Хайдеггере. К истории восприятия Хайдеггера в русской мысли // Вопросы философии. 1995. № 9. С. 169–185.

2Там же. С. 171.

3Хайдеггер М. Бытие и время. М., 1997. С. 27.

4Там же. С. 28.

5Там же. С. 29.

50