EfhoQTJ7s8

ное» и «интуитивное» схватывание в феноменологии противоположно наивности случайного, непосредственного и непродуманного созерцания1.

Поскольку метод феноменологии нацелен на раскрытие «феномена», который составляет «бытие», а «бытие» «всегда есть бытие сущего», то, по Хайдеггеру, онтология возможна только как феноменология.

Феноменологическое описание есть толкование2, т.е. носит герменевтический характер. Следовательно, понимание бытия принадлежит «Dasein». «Dasein» обладает «онтологическим преимуществом перед сущим», т.к. является «сущим в возможности экзистенции»3.

«Dasein» само по себе «исторично», и его интерпретация становится «историографической»4. Поэтому понимание «Dasein» невозможнно без понятия «время».

«Dasein» как «сущее» есть «бытие». Но это «бытие» отвечает не на вопрос «что?», а на вопрос «как?», т.е. оно постоянно совершающееся во времени «бытие». «Dasein» всегда «моё», всегда «собственное». «Несобственность» во много обуславливает «полнейшую конкретность присутствия

вего деловитости, активности, заинтересованности, жизнерадостности»5. В этом начинает открываться горизонт «повседневности». В разворачиваемой Хайдеггером системе понятий «повседневность» становится важнейшей категорией онтологии. «Обыденное» как самое ближайшее посто-

янно «перескакивают», говорит Хайдеггер, при этом онтологически оно есть «самое далёкое»6. Следовательно, вопрос о повседневности становится самым нетривиальным и сложным, и с необходимостью должен попасть

вполе онтологического рассмотрения.

Разворачивание вопроса о «повседневности» в разговоре о «Dasein» с точки зрения «времени» заставляет Хайдеггера использовать понятия, которые ранее были онтологическими: «подручное», «забота», «своё место» и др. Постепенное введение таких понятий позволяет обозначить «Dasein» в горизонте его «бытия» и всё более проясняет замкнутость в «повседневности». Так «бытие в пространстве» оказывается невозможно описать без понятий, которые постоянно заставляют вглядываться в «повседневность». Чтобы подчеркнуть это, Хайдеггер, поясняя ту или иную мысль, периодически приводит примеры из обыденной жизни.

Хайдеггер говорит: «…никогда не дано голого субъекта без мира. И также в итоге не дано сначала изолированное Я без других»7. Это «соприсутвие» феноменологически проясняется только через «повседневность».

1Там же. С. 36.

2Хайдеггер М. Бытие и время. М., 1997. С. 37.

3Там же. С. 37.

4Там же. С. 39.

5Там же. С. 43.

6Там же.

7Там же. С. 116.

51

Поэтому, если отвлечься от несколько издевательского тона Лосского, можно увидеть, что он совершенно точно отмечает идеи Хайдеггера. Хайдеггер говорит о конечном существовании человека, о том, что жизнь неизбежно идёт к концу, что человек существует во времени и никакими фантазиями этого не избежать. Он действительно начинает, как говорит Лосский, «снизу», из «повседневности», т.е. из той точки в которой действительно находится человек. Поэтому кругозор «Frau Sorge», «снедаемой заботами о повседневных мелочах жизни», становится основанием для большого разговора о понимании человека, не просто погружённого в «повседневность», но постоянно находящегося в том горизонте «бытия», который невозможно раскрыть без понятий, используемых Хайдеггером.

Таким образом, Хайдеггер, решая поставленные задачи, выстраивает определённую систему понятий. Используя феноменологию Гуссерля, он разворачивает онтологию, обращённую к «повседневности», и стремится тем самым отойти от «метафизики». Дом, окружающие предметы, «моё место», «другие» – всё это становится основанием для разговора о человеке и реализации главной идеи Хайдеггера – преодоления «забвения бытия».

Список литературы

1.Махлин, В.Л. Большое время: Подступы к мышлению М.М. Бахтина [Текст] / В.Л. Махлин. – Uniwersytet Przyrodniczo-Humanistyczny w Siedlicach Siedlce, 2015. – 175 с.

2.Плотников, Н.С. С.Л. Франк о М. Хайдеггере. К истории восприятия Хайдег-

гера в русской мысли [Текст] // Вопросы философии. – 1995. – № 9. –

С. 169–185.

3.Хайдеггер, М. Бытие и время [Текст] / пер. В.В. Бибихин. – М.: Ad Marginem, 1997. – 452 с.

52

УДК 141.319.8

ББК 87

В.М. Воронов

ФГБОУ ВО «Мурманский арктический государственный университет» г. Мурманск, Россия

СО-БЫТИЕ (ОСВОЕНИЕ) ДОМА И ВЫХОД ИЗ / ОТЧУЖДЕНИЕ ОТ ЛЕСА

Аннотация. В статье представлен опыт анализа проблематики дома в эк- зистенциально-феноменологическом ключе. Дом рассматривается в качестве события и онтологического принципа. Дом-как-событие понимается в связи с экзистенциальным опытом своего (освоенного). В онтологическом смысле дом сопоставляется с лесом. Дом и лес рассматриваются как начала бытия, раскрывающиеся через взаимодействие человека и Мира. Внимание обращается на экстремальную практику моржевания, которая трактуется в качестве опыта погружения в лес.

Ключевые слова. Бытие, со-бытие, Мир, Дом, Лес, своё, освоение, отчуждение, моржевание.

V.M. Voronov

Murmansk Arctic State University Murmansk, Russia

THE CO-BEING (APPROPRIATION) OF THE HOME AND EXIT FROM / ALIENATION FROM THE WOOD(S)

Abstract. Experience of the analysis of a perspective of the home in an existen- tial-phenomenological key is presented in article. The home is considered as the cobeing and the ontological principle. The home-as-event (co-being) understood in connection with existential experience of one’s Own (appropriation). In ontological sense the Home is compared with the Wood(s). The Home and the Wood(s) are considered as has begun the lives revealing through interaction of the Human and the World. The attention is paid to extreme practice of a winter swimming (morzhevaniye) which is treated as experience of immersion in the Wood(s).

Key words. The Being, the Co-Being, World, Home, Wood(s), one’s Own, appropriation, alienation, winter swimming (morzhevaniye).

Когда я говорю дом, я имею в виду не материальный объект.

А.Ф. Лосев 1

1. Опыт дома и методология его понимания.

Говоря о доме, надо отметить, что дом не может быть напрямую схвачен через определение и образную видимость. Думается, что многим знаком опыт узнавания дома (ощущения «Я – Дома!» или «наконец-то я

1Бибихин В.В. Алексей Фёдорович Лосев. Сергей Сергеевич Аверинцев. М.: Институт философии, теологии и истории св. Фомы, 2006. С. 136.

53

Дома!») в городском или природном пейзаже после возвращения из продолжительной поездки. Например, едущий на поезде с летнего отдыха мурманчанин, может испытать чувство дома, узнав знакомые пейзажи в районе города Кандалакша1. Подобное можно испытать и при возвращении из «заграницы» после прохождения пограничных и таможенных формальностей, слыша родную речь или понимая факт пересечения государственной границы. В данном случае границы дома могут совпадать с границами государства (как страны) и родного языка. Дом, таким образом, раскрывается не только лишь как материально-вещественная данность (например, жилое строение), но и как нечто метафизическое, имеющее характер события. Со-бытие дома возможно в различных местах, казалось бы, далёких от непосредственной данности дома как жилого помещения. Например, в качестве дома может выступать работа или увлечение (известное выражение: «… – второй дом»). Важной для наших размышлений является возможность обратного опыта, когда человеку действительно «не найти в доме дома»2, и тогда оказывается, что то, что должно быть домом «в прямом смысле» (допустим, семейная квартира) перестаёт быть таковым.

Но не являются ли приведённые примеры описанием чего-то не относящегося к феномену дома как таковому? Может быть речь идёт просто о неких ощущениях или переживаниях, т.е. о доме как о содержимом сознания, в то время как дом-жилище выступает в качестве предметно-вещной данности? Занявший подобную позицию может поставить вопрос о природе этих представлений-переживаний, а, отвечая, он может заявить о конструируемой природе дома в качестве факта сознания. «Встав» на такие методологические основания, можно легко попасть в ловушку безмыслящей редукции, когда приведённые выше примеры оказываются легко «социологизированными» или «психологизированными». Грубо говоря, в первом случае они могут быть сведены к социокультурным конструктам (установкам), во втором – к индивидуальным психическим переживаниям. Тут мы оказываемся в той ситуации, которая по меткому выражению А.Ф. Лосева определена как «двурефлексивность»3. Предельным, огрублённым случаем «двурефлескивной» установки является отказ от всякого утверждения о существовании и не существовании вещи (предмета, объекта) и работа только с фактами сознания. Речь идёт о методологической позиции, согласно которой между человеком и миром (действительностью, сущим) всегда лежит сознание, которое может иметь различное отношение к самому миру. Ак-

1Кандалакша – город на юго-западе Мурманской области.

2Эта ситуация очень точно передается в известной песне отечественной рок-группы Кукрынисы: «От погони ушел зазря, не найти в доме дома…». Кукрыниксы. Это не беда // RUSAKK: Аккорды к песням под гитару (сайт). Режим доступа: http:// rusakk.ru/akkordy/kukryiniksyi/eto_ne_beda_52368/.

3Бибихин В.В. Алексей Фёдорович Лосев. Сергей Сергеевич Аверинцев. С. 136–138.

54

цент в рамках такой «логики» делается не на мир, а на человека. В связи с этим речь идет не о раскрытии, открытии или проявлении, а о конструировании, оценке, описании, чувствовании, объяснении, исследовании.

Полемизируя с позицией двурефелксивности, можно отметить, что критика подобных теоретико-методологических построений была уже осуществлена в философии XX века. В частности автор хотел бы обратится к некоторым идеям М. Хайдеггера. Речь идет о противопоставлении различных исторических способов бытия. Согласно немецкому мыслителю, такие инстанции как «сознание», «метод» и «субъект» – следует понимать в качестве исторически возникших, но не единственно возможных способов понимания человеческого бытия. Появление этих конструкций – есть результат развёртывания новоевропейской версии метафизической установки. Суть метафизики Нового времени состоит в превращении Мира – в картину, человека – в представляющую инстанцию, вещей и событий – в конструкты и объекты1. Конструктивистская редукция, таким образом, должна пониматься не в качестве самоочевидной истины и тем более не в качестве единственно возможной стратегии понимания, а в качестве только одной из возможных метафизических позиций.

Каковы же те альтернативные методологические принципы, на которые хотел бы опереться автор статьи? Отвечая на этот вопрос, необходимо отметить ряд положений. Во-первых, надо сказать, что понимание чего бы то ни было – есть, прежде всего, понимание его границ. Этот подход работает применительно и к телесно-материальным вещам2, и к онтологическим принципам. Не случайно в приведённых выше примерах открытия (освоения) дома (как и отчуждения от дома) речь шла о границах и пересечении границ. Граница является тем, что допускает в бытие через разграничение, сама же при этом, зачастую, остаётся непроявленной. Поэтому попытка понимания дома в качестве со-бытия и способа бытия должна быть осуществлена через сопоставление с противопоставленным ему феноменом. Во-вторых, принципиально важным в деле понимания является обращение внимания на такие экзистенциальные состояния как открытие-обретение дома и отчуждение от него. Жилище в связи с этим стоит рассматривать в качестве частной (хотя и наиболее близкой и доступной нам) возможности дома-как-события. Чувство «Дома», так и чувство его отсутствия должны быть истолкованы шире чем это возможно в параметрах различных «со-

1Хайдеггер М. Наука и осмысление // Новая технократическая волна на Западе: сб. ст.

М.: Прогресс, 1986. С. 114–118.

2Думается, что очевидным является тот факт, что наше непосредственное понимание не имеет категориально-понятийного характера. Скорее можно определить его (понимание) в качестве образно-голосового схватывания. Например, ребёнок может отметить, что «это – вот дом», а «то – сарай». Однако это не означает, что он готов сформулировать определения дома и сарая.

55

циологизмов» и «психологизмов». В качестве стратегии осмысления в данном случае будет выступать экзистенциально-феноменологический анализ.

2. Дом-как-событие и дом как своё (экзистенциальный ракурс).

В экзистенциальном смысле дом может быть понят в качестве опыта нахождения своего1. Своё понимаемое в экзистенциально-антропологиче- ском смысле достаточно близко к знаменитому хайдеггеровскому экзистенциалу – eigene. Eigene означает свой (собственный, свой собственный) и, одновременно, подлинный модус человеческого бытия (Da-sein). Как известно, в рамках хайдеггеровского проекта трансцендентальной аналитики Dasein речь идёт о том, что типичный, ближайший способ существования человека – это uneigene, т.е. нечто неподлинное или несобственное. Каждый сталкивается с самим собой, преимущественно, в некой ситуации неподлинности, диктуемой рутиной повседневности, будь то: бездумная оглядка на мнение людей, пустой разговор, легко заменимые занятия, случайный круг знакомств и др. Обретение собственного бытия возможно, но это обретение в рамках проекта аналитики Dasein не понимается в качестве данности, а скорее ставится в качестве задачи. Отсюда вытекает обращение к теме решимости (Entschlossenheit). Решимость понимается Хайдеггером как способность отбрасывания ничтожащих возможностей и движение к собственным возможностям2. Онтологическим условием такого движения является конкретный экзистенциальный опыт, который получает в интерпретации Хайдеггера онтологическую нагрузку. Речь идёт, прежде всего, о голосе совести как зове заботы (Sorge), и об ужасе (Angst) перед Ничто и возможностью небытия. При этом обретение своего (собственного, своего собственного) означает не воспарение над Другими и рутиной повседневности, а овладевание повседневностью и движение к подлинному бытию с Другими.

Соглашаясь с основной интенцией в рассмотрении проблематики своего (eigene), необходимо также обозначить точки отталкивания в контексте размышлений о теме дома-как-события. Прежде всего, следует заметить, что к само понимание перехода от не своего к своему оказывается фундированным акцентом на критической рефлексии. Хайдеггер, правда, мог бы справедливо заметить, что речь идёт не просто о мыслях и оценках человека но, именно, о таких бытийных феноменах как ужас и голос совести. Человек, вдруг встречаясь с настроением ужаса или испытывая «муки совести», обнаруживает себя погружённым во что-то не своё, а потом уже

1Раскрытие экзистенциально-антропологического аспекта темы своего см., например: Сергеев А.М. Своё и das Man Мартина Хайдеггера // Философия Мартина Хайдеггера и социокультурные тренды современности: сборник материалов международного научно-практического семинара (Мурманск, 30 сентября 2014 г.). Мурманск: МГГУ, 2015. С. 17–20; Сергеев А.М., Соколов Б.Г. Разрыв повседневности: диалог длинной в 300 чашек кофе и 3 блока сигарет. СПб.: Алетейя, 2015. С. 219.

2Хайдеггер М. Бытие и время. СПб.: Наука, 2006. С. 267–333.

56

может решиться начать движение к своему. Думается, что понять дом-как- событие в русле такой логики возможно только лишь в качестве резуль-

тата усилия по обретению дома как своего. Своё находят разрывая с не своим. Расширяя возможность экзистенциально-феноменологического понимания дома как своего, хотелось бы отметить ряд моментов. Во-первых, как чувство дома, так и чувство бездомности могут быть поняты в качестве самостоятельных онтологических настроений, неожиданно приходящих к человеку. Во-вторых, существенно то, что начальный опыт человеческого существа всё-таки связан именно с событием своего, а не с событием не своего. Это может быть прояснено и в экзистенциальном ключе (как опыт детства), и в антропологическом (как опыт первобытного, архаичного человека). В частности стоит указать, что дом открывается нам изначально в горизонте детского опыта. В доме ребёнок находится с первоначально своими людьми, осваивает базовые навыки, осваивается со своим телом и др.

3. Феноменология Дома: освоение Мира и отчуждения от (выход из) Леса.

Ключевой для понимания темы своего в антропологическом смысле может быть следующая «мысленная формула»: «своё есть результат освоения». Своё всегда приходит к нам как освоенное. Кажется, что эти формулировки звучат как тавтологии, отсылают к своеобразному логическом кольцу. Однако прямой понятийно-терминологический путь здесь не работает. Следует заметить, что сама ситуация человеческого существования изначально развёртывается в неком отчуждённом отношении к Миру (остальному сущему). Обращаясь к уже упомянутому образу первобытного человека, событие первоначального отчуждения можно определить в каче-

стве «выхода из леса» и «обретения дома». Лес следует понимать в том расширительном значении, которое ему придаёт В.В. Бибихин, т.е. в связи с термином философии Аристотеля – ΰλη (гиле)1. В рамках такой трактовки в первую очередь можно выделить следующие аспекты смысла Леса: во-первых, живая (органическая) материя, во-вторых, материя вообще, в-третьих, лесная стихия, в-четвёртых, женское (сексуальное и материнское) начало. Указанные смысловые горизонты не раскладываются фор- мально-логически (аналитически), а синтетически взаимодополняют друг друга. Можно при этом обратить внимание на интимность архаического отношения к лесу в противовес утилитаризму современной цивилизации. Цивилизация правда расплачивается за свою попытку отдалиться от леса. Платой становится тяга современного горожанина к «вину, табаку, наркотику»2. Значимыми для понимания леса как онтологического начала являются феноменологические акценты, раскрытые В.В. Бибихиным. Речь идёт о том, что лес открывает человеку уникальный опыт совершенного авто-

1Бибихин В.В. Лес (hyle). СПб.: Наука, 2011.

2Там же. С. 5.

57

мата – т.е. само-движущегося, само-воспроизводящегося начала (через вегетативность растений, размножение животных и др.). При этом материальную (лесную) стихию следует понимать не в качестве противолежащего (противостоящего) для специфического человеческого начала (духа, культуры, эйдоса), а в качестве под-лежащего (принимающего).

Думается, что раскрытый выше феноменологический взгляд на Лес, нуждается в определённом дополнении и корректировке. Необходимо сказать, что любой (даже архаический) опыт освоенного (человеческого) строится именно на отчуждении-отдалении от леса. Хорошую иллюстрацию этой мысли можно найти в романе Дж. Лондона «Белый клык». Белый клык – метис волчьей (на три четвёртых) и собачьей (на одну четверть) породы волей судьбы вместе с матерью оказывается в индейском посёлке. Жизнь там тяготит его, «голос Северной глуши» (т.е. Леса) тянет его на волю, и при удачном стечении обстоятельств подросший щенок сбегает. Однако Белый клык оказывается уже неготовым к жизни в диком лесу. Примечательно, что дело не состоит в том, что он просто не может приспособится – посёлок людей (т.е. дом!) уже вошёл в него, оставил на нём свою печать, сделал привязанным. Дикое существо стало домашним, волк стал собакой. Отсутствие знаков человеческого присутствия (голосов, запахов, вигвамов) – тяготит и угнетает щенка. В итоге дикий, «захваченный в плен» и бежавший волчонок добровольно возвращается к людям уже одомашненным, а, значит, своим псом. Волк в своре ездовых собак показывает не только архаическую близость леса, но и отдалённость (отчуждённость) от него.

Со-бытие дома есть событие освоения определённого места в Мире. Дом как корень, род и укореннёность – есть результат привязки, укоренения, одомашнивания – таких актов, которые могут быть собраны вокруг ключевого экзистенциала – освоение. Онтология Дома в мыслимом противопоставлении онтологии Леса – это онтология освоения. Если волосы, растущие на теле, можно прочесть как проявление леса1, то одежда, закрывающая тело, в свою очередь является домом. Безусловно, здесь нельзя вести речь о простой бинарной оппозиции «чужое – своё». Волосы не перестают быть своими, но в каком-то смысле отстраняются-отчуждаются одеждой через сокрытие их из виду и снятие утилитарной функции (теплоизоляция, защита). Одежда не становится второй кожей или шкурой в прямом смысле, однако фактически выполняет ту же функцию. Следует заметить, что и в со-бытии погружения в лес присутствует (явно или скрыто) со-бытие дома. В качестве пояснения можно рассмотреть случаи приспособляемости, «встраиваемости» в природу. В частности достаточно типичным и повторяющимся являются «субъективные» рассказы опытных спортсменов-туристов о собственном «одичании» в смысле практически

1 Бибихин В.В. Лес (hyle). С. 17–18.

58

«животного» приспособления к природе. Подобное одичание-приспособле- ние наступает через некоторое время (10–20 дней) в относительном продолжительном походе. Хороший пример, может быть взят также из дневников Н.-Н. Миклухо-Маклая: «…становлюсь немного папуасом: сегодня утром, например, почувствовав голод во время прогулки и увидев большого краба, я поймал его и сырого, т.е. живого, съел, что можно было съесть в нем» (запись от 7 марта 1872 г.)1. Такой опыт, вместе с тем, всегда оказывается связанным с опытом дома, будь то: палатка, костровое место, бревенчатое жилище (как в случае Миклухо-Маклая). Даже рюкзак, висящий за спиной, говорит о близости и неустранимости дома.

Принципиально важно в свете вышеизложенного то, что границы Дома и Мира не могут совпасть до конца. Любая декларация такого совпадения – интенция новоевропейского субъекта, который возомнил себя хозяином бытия. Лес в своих стихийно-катастрофических проявлениях способен вразумить даже секулярное новоевропейское сознание, показав ему,

что Дом – это отнюдь не весь Мир, а условно (частично) огороженный и освоенный участок (регион) Мира. С другой стороны, Дом, представ-

ляющий собой некую совокупность освоенного, оказывается подвержен-

ным отчуждению. Отчуждение приходит в освоенное в связи с тем, что освоенное уже-есть как освоенное. Так в экзистенциальном смысле юность – это время отчуждения от родительского (дома) и поиск своего (дома). Своё тесно сплетается с возможным. Возможное манит могуществом. В то время как уже осуществлённая возможность становится привычной и подверженной отчуждению. Например, жена (как дом) может надоедать своей привычностью, а любовница манить непривычностью, т.е. возможностью, а, значит, и не освоенностью. Дом в этом смысле огораживает, обособляет своё, тем самым как бы «приземляет» возможное в качест-

ве привычного. Крайность освоенного – это обыденность, которая поро-

ждает другую крайность – уход из Дома. Куда же и как, по большему счёту, может уйти (или выйти) из Дома (в широком смысле) человеческое существо?

Думается, что в этом случае осуществимы различные стратегии, типизация и анализ которых является делом отдельного исследования. В качестве одного из способов можно рассмотреть практики, в рамках которых происходит своеобразная «встреча» леса и дома. Лес манит человека не только силой «вина, табака и наркотика», но и пылью дороги или треском костра.

4. Стратегия частичного встраивания (возвращения) в Лес: на примере практики «моржевания».

1Миклухо-Маклай Н.Н. Путешествие первое // Миклухо-Маклай Н.Н. Путешествия на Берег Маклая. М.: Эскмо, 2011. С. 121.

59

Дом в своих конкретных проявлениях (будь то: жилое помещение, очаг, одежда, отопление и др.) огораживает от температур некомфортных для «голой обезьяны». Мороз отчуждается из нашей жизни, приходя к нам как негативный фон, затруднение и помеха. Дом-жилище становится местом огороженного тепла, а холод вытесняется во внешнюю среду. Эта ситуация очень точно передаётся в песне известной русской панк-группы Наив: «На улице холодно, холодно, холодно – А дома тепло, тепло, теп-

ло!»1. Так и современный горожанин в конкретных явлениях «ветра» и «холода» сталкивается с отчуждающей, «неодомашненной» силой Севера. Однако существует и принципиально другая возможность.

Традиция закаливания известна с достаточно древних времён. При этом холод довольно рано стали использовать не только в качестве средства лечения, гигиены и профилактики (например, в банной практике восточнославянских племён), но и в качестве средства воспитания. Здесь можно вспомнить о спартанской системе воспитания – агаге (греч. ἀγωγή – увод, унесение, уход). Основной задачей было формирование из мальчика мужчины-воина. Раскрытие личности шло в том числе и с помощью закалки через ряд аспектов: ограничения в одежде, использование подстилки вместо постели, длительные физические занятия под открытом небом в любых погодных условиях и др. Таким образом, помимо классических способов «приручения» холода (одежда, обогрев, жилище) через его вытеснение в «лес», можно отметить наличие исторического опыта освоения холода. В данном случае речь идёт не об ограничении-огораживании от леса, а об усилении лесного начала, обратном встраивании человеческого тела в лес. В современную эпоху всплеск массового интереса к феномену зимнего плаванья и «моржевания» произошёл во второй половине XX века. В частности в СССР в 1950–1970-е гг. были образованы ряд городских федераций и прошли первые массовые официальные мероприятия «моржей».

Сама ситуация погружения в ледяную воду – это и есть ситуация частичного приобщения к лесу. Примечательно, что в этом случае человек оказывается голым или практически голым, т.е. лишённым (или частично лишённым) дома-одежды. Конечно, здесь может быть высказано критическое замечание о том, что вода (озеро, река, море) – это не лес. Но это противопоставление актуально только для одного из аспектов смысла – стихийного. Показательно то, что занимающие экстремальным закаливанием и плаваньем – «моржи» в русской традиции, «белые медведи» – в США, «нерпы» – в Финляндии. Думается, что практики «экстремального» приручения холода требуют развёрнутого философско-антропологического анализа. Теоретическим основанием такого анализа может стать представленный в статье опыт экзистенциально-феноменологического осмысления Леса и Дома.

1 Наив. На улице холодно // RUSAKK: Аккорды к песням под гитару (сайт). Режим доступа: http://rusakk.ru/akkordy/naiv/na_ulitse_holodno_66022/.

60