книги / Общество, культура, социология

-одного: признать каждый предмет за единицу... По мое­ му мнению, мы принимаем всякую вещь за единицу,

.прежде чем превратим ее в предмет суждения... Еслшже

мет в общем является предметом моего суждения»183. Математическое, как и философское, мышление начи­

нается с разделения вещей, сведения к простым еди­ ничным структурам. Их единство подчеркивается и вы­ ражением Ratio (разум), что первоначально означало -«считающий ум».

Действительно, формула «один равен одному» (1 = 1) тождественна логическому (А=А) и до сих пор пред­ ставляет собой великое достижение человеческого мыш-

.ления, самую чистую абстракцию. На самом деле нет просто единицы и нет такого простого А, которое не ■было бы одновременно и чем-то другим, и еще меньше таких единиц, которые были тождественны другой еди­ нице. Нет двух одинаковых листьев дерева, нет двух •одинаковых пылинок, нет двух одинаковых людей, нет и не может быть совершенно равнозначных друг другу •объектов, и все же мы объединяем их, отвлекаясь от их реального проявления; это само по себе является абст­ ракцией, а точнее, допущением того, что за бесконечно разнообразными вещами можно представить себе структуру, состоящую из совершенно тождественных •единиц. Эта абстракция является предпосылкой мате­ матического, философского, научного мышления, а в целом — эпистемного мышления.

Этот принцип присутствует в мышлении Пифагора и

.Демокрита, Зенона и Платона, но самую полную его интерпретацию мы находим в трудах по логике Аристо­ теля. Шандор Салаи в предисловии к венгерскому изда­ нию «Органона» пишет следующее: «Но затем наступа­ ет поворот, а именно в «Первой Аналитике». Здесь Ари­ стотель открывает такую систему, которая... по своей четкости, завершенности и систематическому построе-

.нию соперничает с самыми выдающимися доктринами -математики: он открыл систему дедуктивной логики, вернее, входящую в эту систему подсистему, — силло­ гистику»184.

Значение открытия Аристотеля отчетливо проявляет­ ся и в рассматриваемых нами проблемах. Категория ко-

.личества у Аристотеля имеет значение и для рассмотрен-

ной еще Энгельсом программы разложения целого на части и выделения их из целого. В «Категориях» Арис­ тотель ставит количество между субстанцией и качест­

ворит о потребительной стоимости), а категория каче­ ства, которая весьма неопределенна и у Аристотеля, ча­ стично тождественна свойству (в обыденном смысле), а частично содержит меру и релятивность. Сущность количества в целом выражается в отношении между разложением и взаимосвязью, целым и частью; поэто­ му сюда относятся число, речь, линия, плоскость, тело, время, пространство.

Когда Аристотель разрабатывал систему силлогиз­ мов, то, по сути дела, применял принцип истолкованного таким образом количества к умозаключениям, то есть к системе истины. Этот метод служил не для определения того, соответствует ли данное утверждение действитель­ ности, а для того, чтобы, имея определенные истинные посылки, вывести из них другие верные утверждения. То

будет иметь значение при рассмотрении количествен­ ных сторон этической и эстетической ценности. В этой связи мы должны подчеркнуть, что одним из важней­ ших принципов силлогистики является соотношение. Если мы соединим три члена в выводную цепь (ска­ жем, каждый человек смертен, Петр есть человек, зна­ чит, Петр смертен), то тогда, с точки зрения Аристо­ теля, три понятия соотносятся друг с другом таким об­ разом, что последний член находится полностью в сред­ нем, средний же член полностью в первом или же его вообще нет в первом; из этого же неизбежно вытека­ ет, что между крайними членами существует абсолют­ ная силлогистическая связь. Средним членом мы назы­ ваем то, что содержится в самом себе и содержит нечто другое; он становится средним уже в силу своего мес­ торасположения, под крайними членами понимаются те, которые существуют в чем-то другом и в которых су­

добавить, что греческий оригинал слова «член» происхо­ дит из математической и музыкальной лексики, где он является обозначением двух частей члена математиче­ ских пропорций или же нижней и верхней границы ин­ тервала звука. Отсюда следует, что субъект первого суждения относится к своему предикату так же, как и субъект третьего суждения относится к своему преди­ кату. Средний член играет роль посредника.

С нашей точки зрения, значение силлогистического метода состоит в том, что все самое сложное можно свести к простому выводу. То есть происходит то же са­ мое, о чем Маркс говорил в связи с анализом меновой стоимости, а именно что в каждом продукте воплощено определенное количество простого труда. Разумеется, мы не можем провести точный подсчет в каждом конкрет­ ном случае, ибо он возможен только при анализе рыноч­ ных отношений. То же самое можно сказать и о силлоги­ стическом методе. Он лишь в принципе дает возмож­ ность сделать подсчет, эта возможность остается и тогда, когда силлогистика — на основе современной математи­ ческой логики — выступает как один из видов метода.

В последующие века логика, по меткому замечанию Канта, со времен Аристотеля не сделала ни одного ша­ га вперед. По существу, она действительно застряла на одном месте. В средние века она даже сделала шаг на­ зад: схоластика сохранила лишь форму аристотелевской силлогистики, но не ее дух и содержание. Именно по­ этому, когда пробуждавшаяся буржуазная философская мысль отвергла, схоластику вместе с Аристотелем (см., например, аргументы Бэкона), то она выступила только против формы, недооценив истинный смысл системы Аристотеля. Ибо великое завоевание последующих сто­ летий, а именно метдд доказательства Декарта и Спи­ нозы, стремящийся к геометрической точности (more geometrico), был не чем иным, как распространением аристотелевского (то есть количественного) метода. (Спиноза, например, пишет в своей «Этике»: «Истина оставалась бы навечно скрытой от человеческого рода, если бы только математика... не показала людям друго­ го мерила истины»186.) В новое время с поразительной быстротой развивающиеся естественные науки также выступили против философии Аристотеля, но не отри­ цали сам количественный принцип, а ратовали за еще более строгое его соблюдение. Каким же образом мы объясним после этого то, что в мышлении нового вре­

мени количественные стороны характеризуют ценность знания? Мы можем сказать, во-первых, что — в аспекте меновой стоимости — «рыночная» стоимость научного труда измеряется количеством вложенного в него тру­ да. Когда Эйнштейн написал свой первый труд о тео­ рии относительности, то вряд ли он получил за него бо­ лее высокий гонорар (если он вообще его получил), чем другие авторы за труд такого же объема. Но есть в этом факте нечто, что выходит за пределы количествен­ ных сторон знания, а именно то, что после возникнове­ ния эпистемного мышления чувствовалось и оценива­ лось, но что удалось вычислить только после появления современной теории информации. Речь идет об инфор­ мационной ценности знания. Метод вычисления, между прочим, полностью совпадает с методом вычисления меновой стоимости товара в политической экономии. Метод вычисления стоимости товара таков, что, прини­ мая во внимание количество вложенного труда, мы разлагаем сложный труд на простой (без учета струк­ туры труда, которая относится уже к качеству). То же самое происходит и в теории информации, когда любая ценность информации разлагается на биты, сводится к простым вопросам, а затем измеряется количество воп­ росов. Информационная ценность, таким образом, дает меновую стоимость знания, а это всегда имело и имеет значение в нашей оценочной деятельности: мы всегда оцениваем выше не объем теоретического труда, а те его' идеи и выводы, которые позволяют дать ответ на более сложные, всеобъемлющие и многочисленные воп­ росы (хотя, быть может, менее обобщающие знания имеют большую потребительную стоимость, а в данном случае даже и качественную стоимость).

Всем этим мы вовсе не хотим сказать, что в период развития философии и науки от Аристотеля до Канта ценность мысли (когнитивной объективации) определя­ лась исключительно количественным моментом. Мы по­ лагаем, что, напротив, всегда было очевидно, что истин­ ные ценности следует искать в качестве, преодолевая количество. Но трудность в том, что сама категория качества оставалась неразработанной, неопределенной

и до сих пор. Любая форма механистического материа­ лизма терпела поражение тогда, когда, овладев коли­ чеством, она не могла овладеть качеством; а что каса­ ется идеализма, то каждый его шаг от количества к качеству был заблуждением.

Неопределенность понятия качества наложила отпе­

во» определена и по отношению к реальности: она дви­ жется от конкретного к абстрактному, затем от абст­ рактного к конкретному. С помощью количества мы измеряем чувственный мир, но само количество есть аб­ страгирование от конкретной действительности (оно са­ мо абстракция, если мы ищем в различных явлениях то, что в них общего), именно поэтому Аристотель анали­ зирует качество как свойство в обыденном смысле. Раз­ личие между называемым субстанцией свойством и ка­ чеством выражается у Аристотеля именно тем, что суб­ станция для него — существительное, а качество — при­ лагательное; понятие качества поэтому осталось для него неопределенным, поскольку оно не смогло превра­ титься в существительное.

Несмотря на это, философы с самого начала пред­ принимали большие усилия для разработки понятия ка­ чества. Для этого они начали различать важное и не­ важное, вернее, адекватное и неадекватное, используя историко-философское выражение: первичное и вторич­ ное качества. Они искали то специфическое различие, которое позволило бы отделить истинную картину дей­ ствительности от ложной или смутной.

Механический материализм называл смутными все ощущения, воспринятые непосредственно. Например, Демокрит полагал, что «знания имеют два выражения: одно действительное (истинное), другое — смутное; к смутному относятся следующие: зрение, слух, обоняние, вкус, осязание. Истинное отделено от них... Как только смутное познание становится неспособным заглянуть в более мелкие предметы, ощутить слухом, обонянием, вкусом, осязанием, а поиски ведутся среди более утон­ ченных пропорций (размеров), тогда-то и появляется истинное знание, которое обладает более утонченными средствами познания». Еще более категорично высказы­ вание Демокрита, когда он противопоставляет чувства разуму. «Лишь в силу привычки [конвенции] сущест­ вует цветное, сладкое, горькое, на самом же деле есть только атомы и пустота... Бедный разум, ты заимству­ ешь у нас доказательства и хочешь таким образом по­ бедить нас. А ведь твоя победа станет твоим поражени­

ем!»187 Это тот самый пункт, в котором наивный материа-

лизм уничтожает себя, ибо «бедный разум» не может получить доказательств относительно существования мира ни от чего иного, как от зрения, слуха, осязания, вкуса и обоняния. Но если мы их рассматриваем как смутные, искаженные, вторичные, то и сам мир должен быть таким же. Рано или поздно мы должны прийти к выводу, что единственная действительно существующая вещь — это само чувство, к тому же сомнительно, су­ ществует ли за ним вообще какой-либо мир.

В этой связи имеет смысл привести высказывание молодого Маркса из его диссертации о Демокрите: «Де­ мокрит превращает... чувственную действительность в субъективную видимость, но антиномия, изгнанная из мира объектов, продолжает существовать в его собст­ венном самосознании... Знание, которое он считает ис­ тинным, бессодержательно; знание, которое дает ему со­ держание, лишено истинности. Возможно, что анекдот

так как он подчеркивает внутреннюю противоречивость, присущую Демокриту. Рассказывают, будто Демокрит сам ослепил себя для того, чтобы свет, чувственно вос­

кал»188.

Все это — и здесь следует искать суть — не единич­ ное явление в истории философии. Как феникс из пеп­ ла, вновь и вновь эта идея воскресает всякий раз, ког­ да материализм остается на механистических позициях. В сущности, ошибку Демокрита повторяет, например, европейский материализм XVI—XVIII веков, когда, по­ дражая своему предшественнику, разделяет свойства материи на первичные и вторичные. Это касается преж­ де всего Галилея, Декарта и Локка189. Для Галилея это форма и число, для Локка — измерение, плотность, дви­ жение и состояние покоя, форма и число. Для Декарта первичны форма, объем и место. В отличие от перечис­ ленных такие свойства, как звук, цвет, вкус, запах, для философов остаются вторичными, смутными, неопреде­ ленными. Представители этой формы «материализма», с одной стороны, провозглашали, что единственным источником знания являются чувства, а с другой — каж­ дое полученное чувственным восприятием знание зара­ нее оценивали как неопределенное.

Субъективный идеализм ухватился именно за это противоречие и решил его таким образом, что просто-на­ просто перевернул его. Согласно утверждению Берк­ ли, протяжение, форма, движение, которые восприни­ маются нами через зрение, специфически отличаются от обозначенных такими же наименованиями идей ося­ зания; два ощущения не имеют никакой общей идеи или общего вида идеи190. Следовательно, Беркли точно подметил ту слабость материализма Галилея и Локка, что о провозглашенных «первичными» качествах (вели­

следует, что все они остаются только знаками, за ко­ торыми нет объективной реальности, а находится бог, который общается с нами с помощью этих знаков.

Философия. Беркли — явление не уникальное. По­ добные идеи многократно высказывались и до Беркли, н после него. В античную эпоху, например, подобные идеи высказывали элеаты. Нечто подобное наблюдается в трудах Лейбница, Юма, Канта. Возьмем, к примеру, доказательство Канта о непознаваемости «вещи в се­

бе*: «Что о множестве предикатов внешних вещей, не отрицая действительного их существования, можно ска­ зать; они принадлежат не вещам самим по себе, а толь­

принятым и признанным. Сюда относится теплота, цвет, вкус и пр. А что я по важным причинам причис­ лил к явлениям кроме этих [предикатов] остальные ка­ чества тел... как-то протяжение, место и вообще прост­ ранство со всем, что ему присуще, — не допускать это­ го нет ни малейшего основания...»191.

Эта же мысль с новой силой проявляется в мышлении XX века, например в трудах Рассела и Гуссерля, рав­ ным образом как и в сочинениях неопозитивистов и фе­ номенологов. Так, например, Рассел в своем сочине­ нии «Проблемы философии» повторяет доказательство Беркли. Он помещает природу «чувственных данных» в центр внимания исследования. «Мы сидим в комнате и видим что-то, воспринимаемое нами, с одной стороны,

свойства являются свойствами одной вещи, более того, что это свойства, находящиеся вне наших ошушений, дей­ ствительные»192. Из этих же принципов исходит л фено­ менология Гуссерля. Он разделяет сенсуальные данные и интенциональный объект. По мнению Гуссерля, у нас нет доказательств того, что различные данные о столе (цвет, форма, твердость) соответствуют действительно­ му столу, но далее чувственное восприятие различно в различных моментах: один и тот же цвет проявляется в

пролило новый свет на существующее уже в течение двух тысячелетий учение о первичных и вторичных ка­ чествах. Если мы до сих пор предполагали, что за вол­ нообразным, неопределенным цветом или звуком нахо­ дится какая-то устойчивая, постоянная, имеющая вели­ чину, вес, форму реальность (по выражению Демокри­ та, атомы и пустота), то теперь выяснилось, что атом, собственно, по природе тождествен свету, что мы мо­ жем называть его частицей в той мере, в какой и волной. Некоторые физики увидели в этом крах демокритовского варианта теории атома. Не случайно, что Шрёдингер194, Гейзенберг195, Макс Борн196 и другие физики вновь и вновь опровергали Демокрита (и провозглаша­ ли возвращение к концепции Платона и Пифагора).

Противопоставление первичных и вторичных качеств ведет к неразрешаемой антиномии или к борьбе за ис­ тинную категорию качества. Итак, для определения точ­ ного понятия качества следует отбросить учение о пер­ вичных и вторичных качествах.

Современная физиология не оставляет никакой воз­ можности для такого иерархического различения ощу­ щений; она рассматривает нервную систему как единую систему чувств и обрабатывающего их мозга, которая, правда, имеет различные функциональные части, но не имеет отделяемых друг от друга органов для чувствен­ ного восприятия и «рациональной» обработки. А если дихотомия первичных и вторичных качеств не сущест­ вует, если то, что мы до сих пор называли качеством, оказалось свойством, то мы должны и понятие качест­ ва трактовать иным образом, делая шаг «вперед», а не «назад» от количества.

Третья ступень развития мышления — по схеме Эн­ гельса— началась с появления немецкой классической философии, и прежде всего с трудов Канта. Действи­ тельно, после того как философия в течение двух тысяч лет воспроизводила одни и те же противоречия (меха­ нистический материализм — субъективный идеализм — объективный идеализм, рационализм — эмпиризм, пер­ вичные и вторичные качества), немецкий идеализм впервые поставил вопрос так, что это привело к выхо­ ду из «заколдованного круга», к возникновению и раз­ работке принципов диалектического материализма.

Точнее говоря, корни такой постановки вопроса ухо­ дят в далекое прошлое: уже постановка вопроса о мето­ де способствовала возникновению диалектического ма­ териализма. Развитие античной классической философии завершается постановкой проблемы метода («Органон» Аристотеля не мог бы появиться без всего предшест­ вующего развития), тогда как философия нового вре­ мени с этого только начинается: речь идет прежде всего о двух трудах, в которых вопрос о методе был постав­ лен наиболее четко: «Новый органон» Бэкона и «Рас­ суждение о методе» Декарта.

Постановка вопроса у обоих авторов была обуслов­ лена тем, что в поисках выхода из догматического ме­ тода мышления схоластики они, с одной стороны, вновь выдвигают на .передний план принцип количества, а с

Исходная позиция Канта также связана с проблемой метода и полностью совпадает с представлением Декар­ та; по мнению обоих, философия является системой противоречивых утверждений. Однако Канта не удов­ летворял ответ, данный Декартом, поскольку последний дал недиалектический ответ на диалектический вопрос. Чтобы продвинуться вперед, Кант сделал скепсис, стоя­ щий у Декарта на первом месте, одним из главиых принципов своей системы. В предисловии к «Пролего­ менам» Кант называет все старые воззрения философии «догматическим сном», признавая, что скептицизм Д а­ вида Юма помог ему освободиться от него. Но и скеп­ сис Юма был недостаточен для Канта, поскольку он ограничивался отношением между причиной и следст­ вием. Кант стремился довести скепсис до логического

конца, поскольку видел в этом единственную возмож­ ность преодолеть его. «Он лишь сумел для безопасно­ сти посадить свой корабль на мель скептицизма, где этот корабль мог бы остаться и сгнить, тогда как у меня дело идет о том, чтобы дать этому кораблю корм­ чего, который на основе верных принципов корабле­ вождения, почерпнутых из познания земного шара, снабженный самой подробной морской картой и ком­ пасом, мог бы уверенно привести корабль к цели»197.

Цель скепсиса, по Канту, не конечное отрицание, а такое функционирование судилища разума, то есть такая критика, которая позволяет вести корабль вперед. Но в связи с этим неизбежно возникает требование взгля­ нуть на суть вещей, поставить вопрос о их бытии или небытии. Каким образом возможно познание путем чистого разума? Возможно ли существование чистой естественной науки? Возможно ли существование мета­ физики вообще? Это вопросы критики чистого разума. Каким образом существует мораль? Есть ли законы морали? Каким образом существует искусство? —• тако­ вы его дальнейшие критические вопросы. Для того что­ бы на них ответить, нужно было преодолеть старые догмы.

Прежде всего надо было выйти из «заколдованного круга» противоречия между эмпиризмом и рационализ­ мом, за что безрезультатно боролись философы со вре­ мен Демокрита и Пифагора. Эта мысль является веду­ щей в «Критике чистого разума», и скрыта она в разде­ лении суждений на априорные и апостериорные. Кант не отдавал предпочтение ни рационализму, ни эмпириз­ му, он хотел Дать место обоим, но не в силу внешних и случайных явлений, а в силу внутренней необходимости. Об этом идет речь во вступлении к «Трансценденталь­ ной логике» в труде «Критика чистого разума»198.

Разрешение противоречия между эмпиризмом и ра­ ционализмом открыло путь к решению более высокого противоречия, противоречия между материализмом и идеализмом. В раннем развитии философии часто на первый план выступало противоречие материализма и идеализма, эмпиризма и рационализма; иногда они поч­ ти совпадали (когда материалисты становились после­ довательными эмпириками), но эту связь нельзя назвать безусловной (поскольку эмпирики выступали и с пози­ ций идеализма, например пифагорейцы). К тому же в великую эпоху материализма (XVI—XVIII вв.) ему,