книги / Язычество древних славян

внутри засеки непомерно крупно. Между ним и изгородью схематическими вертикальными черточками показаны охотники 58. Пластинка с «бурла­ ками», по всей вероятности, изображает строительство охотничьего загона из больших, тяжелых деревьев. Люди показаны здесь не условно, а весьма экспрессивно: зритель чувствует их трудовое напряжение.

Более спокойно изображены охотники, отправляющиеся охотиться на бизона (Эйзи)59. Огромный бизон обозначен в спокойном состоянии. Де­ вять охотников (все с копьями на плечах) показаны как бы в лесной заса­ де: по сторонам художник нарисовал две группы деревьев; сражение с бизонами еще не началось. Возможно, такая же сцена подстерегания добычи изображена и на «жезле» из Ла-Мадлен: 60 охотник держит копье на плече; за его спиной — большое количество рыб и змея, а на заднем плане выгравированы непропорционально крупные лошадиные морды, направленные в сторону «воды» (рыбы и змея). Быть может, здесь отра­ жена обычная охотничья ситуация — поджидание животных у водопоя?

Другой сюжет отображает панно в Аддауре близ Палермо. Центром композиции являются туша оленя и бородатый охотник с большим копьем; вокруг них в самых разных положениях изображено полтора десятка че­ ловеческих фигур. Они образуют три разные группы. Позади туши и охот­ ника двое уносят какие-то ноши в сторону от всех. По левую руку от охот­ ника образован полукруг из стоящих мужских фигур; двое из них воздели

сунков представляют изображения единоборства человека с бизоном. Ле- руа-Гуран объединил их в группу с человеческими фигурами, пронзен­ ными копьями, и дал всем им общее наименование: «разные образцы темы «раненый человек» 61. Позволю себе не согласиться с такой трактовкой. Мы располагаем четырьмя изображениями сцены единоборства. На релье­ фе из Рок-де-Сер показан бизон (овцебык?) и рядом с ним — охотник с копьем в позе человека, готовящегося к прыжку. Ни охотник зверю, ни зверь человеку еще не нанесли ран. Живописное изображение из Виллара можно было бы назвать «портретом первого тореадора»: разъяренный би­ зон бросается на охотника, стоящего лицом к зверю, ноги человека согнуты для прыжка, руки подняты. С левой руки охотника свисает какой-то пред­ мет. В загривке бизона, в том месте, куда современные тореро вонзают шпагу, торчит конец копья (его иногда принимают за рог). Здесь охотник невредим; ранен бизон. Изображение на оленьем роге из Ложери Басс дает нам раненого бизона и лежащего ничком охотника с поднятой вверх.

122 ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ГЛУБОКИЕ КОРНИ

правой рукой. Здесь в равной мере можно предполагать и то, что бизон свалил охотника, и то, что охотник подкрадывается к животному. Свое копье он уже успел метнуть и ранил бизона.

Мне кажется, что ключом к разгадке истинного содержания этих сцен единоборства является знаменитое изображение из Ляско. В центре пеще­ ры, в так называемой апсиде, в глубоком четырехметровом колодце кра­ сочной росписью изображен бизон, пронзенный сзади большим копьем; у бизона распорот живот и вываливаются внутренности. Рядом с бизоном лежит мужчина, близ которого виден обломок копья и небольшой стер­ жень, завершенный схематичным изображением птицы. Этот стержень точно повторяет роговую копьеметалку из Мас-д’Азиля с изображением снежной куропатки около крюка.

Обычно охотник в этой сцене трактуется как мертвый, убитый бизо­ ном, но мне представляется, что этот вывод, кажущийся на первый взгляд очевидным, не может быть окончательным. Необходимо учесть особенно­ сти охоты с помощью копьеметалки, появившейся в конце палеолита, как своего рода итог развития метательной техники. Пронзить огромного бизона насквозь, навылет можно было только при очень большой силе удара длинного и тяжелого копья. Такое копье здесь и изображено 62.

Этнографические параллели копьеметалкам дают по существу иной вид метательного снаряда — дощечку с загибом, позволяющую метать сравнительно легкие дротики. Конструкция верхнепалеолитических «тол- качей»-пропюльсеров совершенно другая: копье не лежит на снаряде (как

вэтнографических примерах); во вток копья впивается крюк «толкача»,

асам «толкач», всегда имеющий на конце отверстие для ремня-темляка, связан с рукой охотника. Охотник, мечущий копье, должен стремительно броситься навстречу зверю и почти в прыжке рвануть вперед ремень «толкача», как бы падая всей тяжестью тела. Только тогда может быть до­ стигнута необходимая сила удара копья. Падение охотника на землю после того, как копье выпущено им, вполне естественно. Поэтому и рисунок из Ложери, и роспись Ляско дают нам не раненых и не мертвых охотников,

аудачливых, метких силачей, поразивших свои цели (в каждом случае бизон ранен), но оказавшихся после напряженного броска упавшими на землю. В росписи Ляско видно, что охотник бросал копье сзади, а после удара он оказался впереди бизона, а его снаряд — близ его правой руки.

Всех четырех «тореадоров» верхнего палеолита следует рассматривать

как прославление мужества охотников, вступающих в единоборство с могучим зверем и побеждающих его.

А. Брейль, производивший раскопки в Ляско и нашедший при работах в колодце, на дне его, длинное копье, предполагал, что этот колодец, за­ нимающий центральное положение во всем ансамбле, является могилой какого-то прославленного охотника. А. Леруа-Гуран говорит о мифологи­ ческом элементе в этой росписи 6:* Как бы ни истолковывать содержание росписи Ляско, для нас несомненен интерес устроителей пещерных свя-

тилищ к героической теме единоборства охотника с бизоном. Эта тема хорошо вписывалась в многообразную тематику росписи святилищ и пол­ ностью отвечала одной из задач магических церемоний — укрепить дух охотников (в данном случае на примере мужественных предшественников).

Последний живописный сюжет, который следует затронуть, тоже свя­ зан с проблемой героизма, но как его антитеза, как антигероизм. В двух пещерах, находящихся в одном районе (Пеш-Мерль и Куньяц), обнару­ жены изображения мужчин, пронзенных многими копьями. Кажется, что у пронзенных людей усечены руки — вместо рук изображен в обоих слу­ чаях короткий треугольный отросток. Это явно не военные сцены, так как здесь нет двух враждующих сторон, да и количество копий (7 и 6) излиш­ не для показа победы над врагом. Здесь перед нами, по всей вероятности, сцены коллективного убийства, точнее — трагический результат такого общего деяния, после которого жертва оказалась насквозь пронзенной несколькими копьями. Думаю, что эти сцены естественнее всего истолко­ вать как казнь, как совместную расправу охотников с соплеменником или чужаком, обвиняющимся или в трусости, или в нарушении какого-либо табу.

Крайне интересное отражение жизненных явлений в искусстве пред­ ставляет любопытная скульптурная поделка из кости, найденная на Га­ гаринской стоянке 84. На бруске Мамонтова бивня вырезаны глубоким рель­ ефом две лежащие человеческие фигурки, расположенные головами в раз­ ные стороны. Возникало предположение, что это — заготовки отдельных фигурок. Однако через восемь лет О. Н. Бадер на Сунгирской стоянке обнаружил парное погребение двух подростков с великолепными копьями, выточенными из целого Мамонтова клыка. Мальчики лежали точно так, как это изображено на гагаринской «заготовке» °5. Теперь гагаринский рельеф мы должны расценивать как точное (но неизвестно зачем изготовленное) изображение необычного погребального обряда.

Беглый обзор представлений человека в конце ледникового периода показывает значительную разработанность охотничье-магической тема­ тики в ее разных видах (добыча, умножение зверей, плодовитость), нали­ чие сложных, не всегда распознаваемых нами мифолого-космологических понятий и появление интереса к людям-соплеменникам, и особенно к от­ важным племенным героям, отличившимся в схватках со зверем.

*

Новая эпоха в истории первобытного общества начинается 12—10 тыс. лет до н. э., когда происходит смена двух геологических периодов: ледни­ ковый плейстоцен сменяется голоценом, современным периодом, а в архео­ логическом смысле палеолит сменяется мезолитом ов 6*4

64Тарасов Л. М. Двойная скульптура человека из ГагарИно. — КСИА, 1972, № 131

с.14—19, рис. 3, 4.

Ком и стрелами человек с прирученной собакой мог вести свою лесную охоту в одиночку. А это давало большую подвижность отдельным членам рода, большую самостоятельность и позволяло уходить все далее и далее в лесное безграничье. Продвижение в эпоху мезолита и неолита произво­ дилось пешком, зимой, возможно, на лыжах, а когда достигали морских берегов, то на больших лодках, позволявших охотиться на морского зверя.

Мезолитические изображения таких лодок известны с берегов Каспий­ ского моря (Кобыстан), а несколько более поздние — по беломорским и онежским петроглифам 88.

Если палеолит был для человечества школой мужества и организован­ ности, то мезолит стал школой находчивости и личной инициативы.

Мезолитическая эпоха внесла много нового и в религиозные представ­ ления. К сожалению, недостаточность и отрывочность материала иногда заставляют нас пользоваться дедуктивным методом и исходить из общих соображений, но это никого не может ввести в заблуждение. К таким общим соображениям следует отнести, во-первых, предположение о том, что изо­ билие воды, господство водной стихии могли именно в мезолите породить (устойчивый в будущем) образ ящера, божества водно-донной сферы, тре­ бовавшего себе человеческих жертв и получавшего их в качестве девушек (вспомним русскую и белорусскую игру «Ящер»).

Второе априорное соображение относится к звездам. Блуждание по бескрайним необозримым лесам должно было выработать в человеке уме­ ние ориентироваться не только по солнцу, но и по звездам. Важнейшие ориентирующие созвездия Большой и Малой Медведицы («Лось», «Соха­ тый», лосиха Хэглэн с теленком) могли получить свои архаичные звери­ ные наименования в пору преобладания охоты на оленя и лося. В мезо­ литическо-неолитическое время человек поневоле обратил внимание на небо и, вероятно, тогда же «заселил» его дубликатами земных явлений, земной охотничьей повседневности.

Третьим общим соображением является вопрос о датировке эпохи берегинь и упырей — самой ранней стадии славянского язычества по мне­ нию русского книжника XII в. Стадия эта, разумеется, не только славян­ ская, но и общечеловеческая. Дуалистический анимизм мог зародиться и в более раннее время, но доказательств этого у нас нет. Для мезолита косвенным доказательством может служить, на мой взгляд, наименова­ ние духа добра и благожелательности, антипода вампиров, берегиней. В этом слове очень явно прослеживается связь со словом «берег» и глаго­ лом «беречь», «оберегать». Только в ту эпоху, когда водная стихия меняла лицо земли, прорывая горы, разливаясь на сотни километров, меняя очер­ тания морей, создавая новые контуры материков, и мог первобытный чело­ век, впервые столкнувшийся с такой массой неустойчивой и неукротимой воды, связать семантически «берег» и «оберегать».86

68Савватеев Ю. А. Залавруга. Л., 1970. Петроглифы дают не только ладьи с носовой частью, оформленной в виде лосиных морд, но и охоту на лося, на оленя, стрелков из лука, лыжников, различные ритуальные сцены, воскрешая в своеобразной и яр­ кой форме северный охотничий быт на протяжении нескольких эпох.

добра и зла, сколько вполне реальные группы людей реальным же стадам зверей. Мир добра и благодати многократно воплощался в реалистичных образах мамонтов, бизонов, оленей, к которым немыслимо применить термин «берегини», так как они не оберегали охотника, а оборонялись или нападали. В мезолите и охотничьем неолите обилие неожиданных и непре­ дусматриваемых опасностей в болотистых зарослях тайги, в лесах усили­ вало веру в упырей-вампиров. Спасительной полосой земли для охотника, бродящего по лесу или плывущего по воде на челне-долбленке, был берег, береговые дюны. Именно здесь, на песчаной отмели, человек и ставил свои недолговременные жилища. Берегини, которых впоследствии сопо­ ставили с русалками, могли первоначально быть связаны не с самой вод­ ной стихией, а с ее концом, рубежом, с берегом как началом безопасной земли. Вампир — ВЖПЪРЬ может быть осмыслен как очень архаичное определение «чужой, иной силы» в9. Не подлежит сомнению, что в мезолите укрепляется культ предков, доказательством чему являются общеплемен­ ные могильники типа знаменитого Оленеостровского.

Центральное погребение этого могильника, как выяснено выше (см. 2 главу), содержало могилу шамана со скульптурой лосихи в головном уборе. Прямое соответствие такой декорировки головного убора изобра­ жениям на поздних шаманских бляшках позволяет считать могилу этого мужчины, окруженного насильственно убитыми женщинами, именно по­ гребением шамана V тысячелетия дон .э. Поразительное совпадение изоб­ ражений на шаманских бляшках с реальным погребением мезолитического шамана позволяет со значительной долей вероятности проецировать в ме­ золит ту картину мира, которая так устойчиво отражена бляшками-суль- де: нижний, подводно-донный мир символизируется огромным ящером (иногда глотающим заходящее солнце — лося). Средний, земной ярус мира представлен простыми людьми (иногда целыми семьями) или летящими шаманами. Верхний, небесный ярус всегда обозначен двумя божественны­ ми полуженщинами-полулосихами; морды лосих образуют небесный свод. Из верхнего яруса вниз, к ящеру, текут «две реки Вселенной». Небесные лосихи иногда бросают на землю, людям, свои дары — маленьких оленьцов, рыбу.

На пермско-югорских сульде нет только того, что очень часто встре­ чается нам в шаманском фольклоре охотничьих племен,— мирового древа, соединяющего все три яруса мира. Нет этого древа жизни и на северных петроглифах. Возможно, что не каждый вариант шаманизма вырабаты­ вал этот космологический образ.

После этих беглых замечаний и предположений, лишь в самой прибли­ зительной форме обозначающих представления охотников мезолита, пе­ решедших черту бывшего ледника и расселившихся по северным лесам, нам необходимо ознакомиться с таким драгоценным фондом, как русский

119В(?\ — «оный», «иной», пърь — корепь, встречаемый в словах, обозначающих силу: «пря», «то-пор», «порато» и др.

фольклор, фондом, содержащим большие возможности ретроспективного углубления в первобытность.

Архаизм восточнославянских сказок (часто называемых обобщенно русскими) и их связь с древними народными верованиями и мифологией давно ощущался исследователями 70. Но только специальное исследова­ ние В. Я. Проппа во всей широте поставило вопрос о первобытной эпохе как времени зарождения основных сюжетов и элементов сказки 71. Нельзя сказать, что это исследование безупречно и что со всеми его выводами мож­ но согласиться полностью. Поставив перед собой историческую задачу и убедительно углубляя сказку в первобытность, Пропп представлял себе эту первобытность очень суммарно и только этнографически: во всей книге нет ни одного упоминания археологии, ни одной ссылки на реаль­ ную историю первобытности; иногда это приводит к курьезам 72. Но для нашей цели, быть может, даже хорошо, что исследователь, глубоко знаю­ щий свой, фольклорный, материал, никак не соотносил его с другими дис­ циплинами и делал выводы, только непосредственно вытекающие из самого сказочного фонда.

Основные общие положения Проппа таковы: древней основой сказки яв­ ляется колдовской обряд инициаций, сопровождавшийся ознакомлени­ ем посвящаемых с мифологическим содержанием обряда. «Миф,— пишет Пропп,— живет дольше, чем обряд, и перерождается в сказку» (с. 208 и 328). В определении мифов Пропп присоединяется к Леви-Брюлю, кото­ рого он цитирует: «Мифы составляют, говоря буквально, наиболее драго­ ценное сокровище племени. Они относятся к самой сердцевине того, что племя почитает как святыню. Наиболее важные мифы известны лишь старикам, которые ревниво оберегают их тайну... Старые хранители этих тайных знаний сидят в селении, немы, как сфинксы, и решают, в какой мере они могут... доверить знания предков молодому поколению» 73.

Свою собственную точку зрения В. Я. Пропп изложил в итоговой главе так: «Совпадение композиции мифов и сказок с той последователь­ ностью событий, которые имели место при посвящении (в охотники), за­ ставляет думать, что рассказывали то самое, что происходило с юношей, но рассказывали это не о нем, а о предке, учредителе рода и обычаев, который, родившись чудесным образом, побывавший в царстве медведей, волков и пр., принес оттуда огонь, магические пляски (те самые, которым обучают юношей) и т. д. Эти события вначале не столько рассказывались, сколько изображались условно драматически... Посвящаемому здесь раскрывался смысл тех событий, которые над ним совершались... Рассказы составляли часть культа и находились под запретом» 74.

В кн.: Сборник в честь С. Ф. Ольдепбурга. Л., 1934; Тройский И. М. Античный миф и современная сказка.— В кп.: Сборник в честь С. Ф. Ольдепбурга.

71Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1946.

72Пропп В. Я. Исторические корни..., с. 19, 20, 159.

73Леви-Брюль. Сверхъестественное в первобытном мышлении. М., 1927, с. 262; Пропп В. Я. Исторические корни..., с. 333.

74Пропп В. Я. Исторические корни..., с. 331.

Увлеченность В. Я. Проппа темой инициаций заставила его втиснуть

врамки этой темы решительно все сюжеты волшебных сказок. Так посту­ пать, пожалуй, не стоит: в составе записанных фольклористами сказок есть и обломки мифов, и трансформированные в сказку фрагменты древ­ него героического эпоса, не имеющие отношения к посвящению юношей

вкласс охотников. Но главная идея В. Я. Проппа верна и от этой увлечен­ ности инициациями не страдает.

Хронологические рамки исходной формы сказок у Проппа не очень

точны, нр важно, что он связывает эти истоки с эпохой охотничьего хо­ зяйства и матриархата 75*

Возникновение инициаций, как мы видели выше, следует относить

кверхнему палеолиту. Если это так, то мы вправе ожидать сохранения

вобширном сказочном фонде каких-то реминисценций палеолитической эпохи.

Для конца ледникового периода, когда особенно ярко расцвели маги­ ческие представления, особенно важны были две темы: победа над зверем

иумножение звериного (и человеческого) поголовья. Первая тема пред­ ставлена тысячами изображений объектов охоты, а в последние века палео­ лита, как выяснилось, и сценами героического единоборства. Вторая тема, помимо определенных пиктограмм, обильно йредставлена дебелыми «вене­ рами». В. Я. Пропп, анализируя образ Бабы-Яги, выявил его двойствен­ ность. Наряду с привычной нам злобной сказочной колдуньей существовал

всказках и образ благожелательной Бабы-Яги, помогающей основному герою советом и делом. Эта вторая ипостась лесной колдуньи представляет­ ся исследователю как «мать и хозяйка зверей». «Яга представляет стадию, когда плодородие мыслилось через женщину, без участия мужчин»7в Эту Бабу-Ягу, повелительницу зверей, автор, ссылаясь на Фрезэра и Штернберга, сопоставляет с первоначальным образом Кибелы, образом, уводящим в охотничью эпоху 77. В какой-то мере основу этого женского образа охотничьей эпохи с гипертрофированными женскими признаками можно сближать с палеолитическими «венерами», немолодыми полногру­ дыми женщинами.

В.Я. Пропп, вероятно, прав, когда он, говоря о церемонии посвя­ щения юношей в охотники, считает, что первоначально этим сложным обрядом руководила женщина-вещунья, лишь впоследствии смененная учителем-мужчиной, «дедушкой лесовым» 78.

Мы получили уже две точки соприкосновения сказок с палеолитиче­ ской действительностью: инициации и благожелательную колдунью.

75 Пропп В. Я. Исторические корни..., с. 95, 96 и 330. 78 Пропп В. Я. Исторические корни.., с. 62.

77Пропп В. Я. Исторические корни..., с. 65.

78Пропп В. Я. Исторические корни..., с. 85, 95. Следует сделать небольшую оговор­ ку. Обряд инициаций состоял не только из колдовского запугивания юношер ими­ тацией смерти, но и из экзамена по всем практическим охотничьим навыкам: мета­ ние копья, бег, умение подкрасться к зверю и т. и. Этим, вероятно, всегда ру­ ководил охотник. Но верховное руководство магической стороной обряда могло действительно принадлежать женщине.

1.Чудище огромно и непомерно сильно. Оно не крылато.

2.Оно «хоботисто» или у него несколько голов на длинных шеях.

3.Схватка с чудищем происходит у калинового моста; иногда чудище бывает прикрыто этим мостом.

4.Обязательной чертой схватки с чудищем является огонь (огненная река); иногда чудище само извергает огонь.

5.Своих противников чудище «вбивает в землю».

Не думаю, что будет большой натяжкой признать в этих сказочных приметах чудища обрисовку древнего мамонта (или мамонтов), загнанно­ го огненной цепью загонщиков в ловчую яму, в подземелье, замаскиро­ ванное ветками кустарников (калины). Длинношерстные мамонты, проры­ ваясь сквозь «огненную реку», могли и сами быть носителями огня. Охот­ ники, загнавшие мамонтов в яму, должны были окончательно одолеть их, распарывая чрево, пронзая копьями, забрасывая камнями. Мамонты же хватали охотников хоботами и, вероятно, действительно «вбивали в зем­ лю». Роспись В. М. Васнецова в Историческом музее дает хорошую рекон­ струкцию этого охотничьего эпизода.

Такое углубление одного из самых ярких сюжетов русской сказки в па­ леолит, естественно, вызовет возражения: как могли у восточных славян, никогда не видевших мамонта, сохраниться подобные пережиточные вос­ поминания?!

Произведем расчет, который пригодится нам и для последующего. Когда речь идет о народной памяти, то в качестве условной единицы удоб­ нее всего взять одно поколение рассказчиков: дед рассказывает внукам. В точных цифрах годов интервал между рассказчиком и слушателями примерно равняется полувеку; через полвека слушатели-мальчишки сами станут стариками, передающими своим внукам то, что они в свое время восприняли от деда. От последних живых мамонтов Восточной Европы до русских крестьян-сказочников XIX в. прошло около 240 «поколении рас­ сказчиков», а для Сибири — всего около 150 поколений. Много это или мало?

Следует учесть, что схватки с мамонтами происходили на протяжении по крайней мере 500 таких поколений, и на глазах одного рассказчика за всю его жизнь они повторялись сотни раз. Для того чтобы все герои­ ческие и трагические стороны этих жизненно необходимых схваток запе-

. чатлелись в памяти людей, времени было более чем достаточно. Конечно, за те 240 поколений, когда рассказ велся уже о прошлом, не подкреплялся свежими впечатлениями и превратился в чудесную сказку с фантастиче­ скими (для слушателей) персонажами, многое забылось, перепуталось, смешалось с другими, новыми образами, но то, что, несмотря на вполне естественную путаницу, в сказках удается все же выделить несколько устойчивых элементов, ведущих нас к палеолитической охоте, является очень интересным.

Очень важны общие наблюдения фольклористов над жизнью и местом в сказочном фонде сюжета «победитель змея». А. И. Никифоров установил его повсеместность, широкое проникновение в разные сказки и вместе с тем отсутствиеспециальной сказки, посвященной только бою с чудищем. За