GRujPoaUUD

менной жизни России последней четверти 19 столетия. Для изображения человека и мира он использует выработанные писателями натуральной школы приемы: изображение человека в тесной связи со средой, с вещным миром, окружающим его. Вещь, предмет дифференцирует человека по его сословной, профессиональной принадлежности, происхождению, по месту жительства, то есть участвует в создании социального типа. Характерно, что герои рассказа не имеют имен, а, следовательно, индивидуальности.

Автор использует для создания святочного рассказа такие характерные для этого жанра черты, как приуроченность к празднику, фантастические и сказочные образы и мотивы, сны. Однако они переосмысляются П.В. Засодимским, выполняют иные функции, нежели в образцовых произведениях жанра. Праздничное время позволило писателю обнаженно представить противоречия, контрасты современной жизни. Другой обязательный компонент святочной и рождественской словесности – чудо – отсутствует в «Ночи на Новый год» так же, как метаморфоза героя и счастливая развязка. Фантастические образы на поверку оказываются реальными, точнее действительное в субъективном видении может показаться фантастическим: в облаках беловатого пара в морозном воздухе «как фантастические образы, как тени в китайском фонаре, появляются и мгновенно исчезают то экипажи», то лошадиная морда, то пешеход. Сказочные образы традиционны для жанра святочного рассказа, однако шапка-невидимка и ковер-самолет в рассказе П.В. Засодимского – лишь перифраз воображения: «Всякий, конечно, слыхал о знаменитой шапке-невидимке или сказочном ковре-самолете. Эту шапочку и этот чудесный ковер мы называем воображением.< …> При помощи же воображения мы заглянем теперь за толстые каменные стены домов, даже заглянем глубже, дальше – в людские души, посмотрим, что происходит там, на дне их в ночь на Новый год». Автор собирается заглянуть в дома и души людей не каким-то чудесным способом, а лишь с помощью творческого воображения.

Структура рассказа «Ночь на Новый год» вполне отвечает требованиям, предъявляемым к жанру нравоописательного и бытового очерка: «вместо сюжета развертывается обобщенно-описательная характеристика» героев, постоянных черт, присущих тому или иному общественному типу, дается характеристика устойчивого жизненного уклада, «отдельный человек или житейский факт мог заинтересовать автора очерка лишь как материал для обобщенной характеристики уклада, состояния, типа», объект изображения дается неподвижным и неизменным, «время развертывания … очерковой характеристики» – это «не время рассказывания, а время изложения готовых, уже обобщенных результатов наблюдения»1.

1 Маркович В.М. О трансформациях «натуральной» новеллы и двух «реализмах» в русской литературе 19 века // Русская новелла. Проблемы теории и истории. СПб, 1993.

С. 115 – 116.

101

Таким образом, «святочный рассказ» «Ночь на Новый год» по своей жанровой природе – нравоописательный очерк, включающий в себя такие традиционные черты святочной литературы, как приуроченность изображаемой картины к праздничному времени, введение сна, христианские символы, назидательность, особая рождественская философия. Элементы жанровой формы святочного рассказа позволили писателю-народнику придать художественному исследованию социальной жизни нравственнохристианскую направленность, выразить призыв к деятельному добру.

Литература

1.Засодимский П.В. Задушевные рассказы. Т.1. СПб, 1893.

2.Маркович В.М. О трансформациях «натуральной» новеллы и двух «реализмах» в русской литературе 19 века // Русская новелла. Проблемы теории и истории. СПб, 1993.

3.Старыгина Н.Н. Святочный рассказ как жанр // Проблемы исторической поэтики. Вып. 2: Художественные и научные категории. Сб. науч. трудов. Петрозаводск, 1992.

102

УДК 801.73 ББК 83.3(2)

Н.П. Большакова

Музей саамской литературы и письменности им. О. Вороновой п. Ревда, Мурманская область, Россия

«ПЕРЕЛОМ» НИКОЛАЯ СКРОМНОГО В ИСТОРИЧЕСКОЙ ПРОЗЕ XX-XXI ВЕКА

Аннотация. В статье осмысляется место романа мурманского писателя Н. Скромного в литературном процессе России. В романе отражен один из трагических периодов советской России – сплошная коллективизация 30-х годов XX века. Дается оценка произведения ведущими российскими писателями и критиками.

Ключевые слова: провинция, исторический роман, коллективизация, осмысление прошлого, мурманский писатель, литературный процесс

N.P. Bol'shakova

Museum Sami literature and writing they. Oh. Voronova Revda, Murmansk region, Russia

«FRACTURE» NIKOLAJ SKROMNYJ

IN THE HISTORICAL PROSE OF THE XX-XXI CENTURY

Abstract. The article deals with the place of the novel by the Murmansk writer N. Skromnyj in the literary process of Russia. The novel reflects one of the tragic periods of Soviet Russia – the complete collectivization of the 30s of the XX century. The work is evaluated by leading Russian writers and critics.

Key words: province, historical novel, collectivization, comprehension of the past, Murmansk writer, literary process.

В 2006 году в Москве в Союзе писателей России прошло беспрецедентное событие – обсуждение изданного в провинции романа Николая Скромного «Перелом», сравнимого по своему значению с «Поднятой целиной» Михаила Шолохова, только гораздо трагичнее, точно ты постоянно хватаешься за оголенные провода высокого напряжения. А вот роман Шолохова по этой теме можно назвать первоисточником событий начала 30-х годов, в которых если ты не большевик, то классовый враг, если не бедняк, то кулак, а потому Давыдов и Нагульнов у Шолохова – это всего лишь винтики огромной идеологической системы, через характеры которых писатель выявляет противоречия и проблемы как коллективизации, так и России в целом. Здесь ты либо гонишь до ста процентов коллективизации, либо ты «враг трудового народа», а потому появляются и соответствую-

103

щие глаголы: «ломать», «раздавить», «вырвать с корнем»… Отсюда и гибель героев как приговор писателя, а может, горькая необходимость, потому как если бы не погибли, то пополнили ряды заключенных какогонибудь ГУЛАГа.

Мы видим, как историческая тема в XX веке, особо драматическом на события в России, становится одной из ведущих, и в этом явлении наблюдается готовность общества подойти осмысленно к своему прошлому.

Что же касается Скромного, то в 2006 году в Москве роман «Пере-

лом» был отмечен как «самая значительная книга с семидесятых годов прошлого века. Она же – и самая непрочитанная и самая неоцененная»

[2, с. 8]. Книга была выдвинута на соискание Государственной премии в области литературы за 1994 год. И вновь уже в 2006 году предложение о выдвижении ее на Государственную премию поступило от прозаикафантаста, издателя и литературоведа Юрия Медведева.

Творчество писателя Николая Скромного, да и его самого нужно рассматривать как явление всероссийского национального масштаба «единичного» уровня, потому как, по словам мурманского поэта и публициста Виктора Тимофеева, писатели, подобные Скромному, появляются один из тысячи [10]. А если рассматривать его в ряду главных исторических писателей Русского Севера и Северо-Запада, то его имя вполне обоснованно войдет в тройку лучших имен наравне с Василием Беловым, Дмитрием Балашовым и Виталием Масловым. По художественно-тематическому принципу в литературно-исторической разработке сплошной коллективизации 30-х годов имя Скромного можно поставить в один ряд с такими писателями, как Михаил Шолохов, Василий Белов, Сергей Залыгин.

Отмечу, что именно Василий Белов в 60-70 годы одним из первых писателей того времени в своем романе «Кануны» пытается по-новому взглянуть на историю коллективизации, правдиво обрисовать ее движения и крены, подает ее уже как народную и государственную трагедию, что естественно становится чрезвычайно поучительным для самосознания общественности. Собственно, в это же время, в 1964 году, и Сергей Залыгин публикует свою оглушительную по тем временам правду о трагедии российского крестьянства 30-х годов в повести «На Иртыше», после чтения которой у читателя появляется ощущение не просто трагедии, а национальной катастрофы.

Как видим, почва для появления романа-эпопеи Николая Скромного вспахана сильнейшими писателями XX века, в ряд которых можно добавить и роман Бориса Можаева «Мужики и бабы».

Даже просто произнося такие фамилии, как Шолохов, Белов, Залыгин, Можаев, Абрамов, Тендряков, мы уже получаем представление о таланте Николая Скромного как о писателе исторического, эпического пла-

на, говорившего нам: «Чтобы знать свой народ, надо уметь разговаривать с ним. Слышать его дыхание. Чувствовать душу, сердце. Разбирать

104

его порой невнятное, растерянное слово. И когда он в годы великой смуты и раздора слепо мечется в поисках своего исторического пути, – уметь зажечь над ним путеводную мысль, укрепить дух, благословить в неведомую дорогу мудрым отеческим словом. А что он услышал о себе за последнюю сотню лет? Блаженные и юродивые, нищие и босяки, толпы кочующих богомольцев и странствующих христарадников, каторжники с обритыми клеймеными лбами и картежные шулера, самоубийцы н проститутки, банкроты и конокрады, безбожники и казнокрады, клятвопреступники и вероотступники, лгуны и взяточники… и почему-то непременно: выродившееся дворянство, фатовски щеголеватые, подобострастные чиновники, непробиваемые столоначальники, многосемейные недалекие священники, тупые, по-кабаньи раскормленные купцы, глупые мещане, озверелые лабазники и владельцы лавок в неизменных косоворотках в горошек, с расчесанными на прямой ряд волосами, бедные студенты… постоянно пьянствующее офицерство, избивающее замученных муштрой солдат, и еще массы и людей, и сословий, опустившихся в одичании духа до дна, проживающих в “свинцовых мерзостях” русской жизни, – для всех нашлось выразительное слово в бесчисленных статьях и рассказах, очерках и повестях, новеллах и пухлых романах.

Тысячи литераторов упивались своей наблюдательностью, старались превзойти друг друга в знании и умении найти и рассказать (а чаще выдумать, солгать) о самых низких и подлых чертах жизнеуклада своего народа, вывернуть на вселенский показ все его язвы и пороки, как выворачивают и показывают их уроды, больные и калеки на ярмарках, выпрашивая милостыню.

А многомиллионный работный люд России – всё “темный и угнетенный”, всё “в цепях и кандалах”, всё-то он “униженный и оскорбленный”, обманутый и замордованный, сплошь злобный и безграмотный, неумеха и выпивоха…

Из всей русской культуры только и было достойно восхищения что появление очередного рассказа из “народной жизни” да художественные театры с их пошлыми, претенциозными чайками, буревестниками, пророками…

При этом писали, умиляясь различными “движениями”, “народничеством”, демократами всех мастей, цареубийцами, бомбометателями…

Кто из них написал хотя бы страничку о государственных мужах России? О землепашцах, поднимавших однолемешным плугом бескрайние заклеклые земли; о строителях и удивительных мастеровых, возводивших города, храмы, архитектурные ансамбли, строивших железные дороги и корабли, заводы, фабрики и просто рубивших бревенчатые избы, настилавших мосты и гати среди каленых морозов, дикой тайги и болотного гнуса?

105

Хоть кто-нибудь замолвил благодарное слово о том же земстве, купечестве, о подлинной бессребренной русской интеллигенции, о тех же заводчиках, предпринимателях, фабрикантах, с поразительной быстротой и умом преумножавших державную мощь России, приобщавших к прогрессу ее многочисленные племена и народы; о той же русской всеприимной церкви, русском воинстве?...

Отвернулись от своего народа мыслью, словом, делом, состраданием. Все “к топору” Русь кликали... Но нашлись среди вас такие, кто умно и целеустремленно делал свое дело, свои “общепланетарные” мысли вложил, а в нужный момент и топор в руки сунул, и уже к вам обернулся народ обезумевшим ликом: Бог карает за отступничество...

Где вы теперь, либералы и радикалы, “октябристы” и “учредители”, думские депутаты и литераторы, духовные подвижники и “обли-

чители”?» [8, с. 144-146].

Даже из этой цитаты романа можно видеть, какая колоссальная исследовательская, самообразовательная, поисковая работа шла у этого писателя.

Так кто же такой Николай Скромный и о чём его книга-эпопея в 4-х томах? Писатель сам говорит о себе: родился в Северном Казахстане в селе Гуляй-Поле (в романе село Гуляевка), которое в 30-х годах было заселено переселенцами: ссыльными, раскулаченными украинцами, чеченцами, поляками, кабардинцами, балкарцами, жили в нем и русские, казахи – Ноев Ковчег, словом сказать. Сам родом из кубанских казаков, наверно, потому у него и возникло страстное желание написать правдивую книгу о тех страшных событиях сплошной коллективизации 30-х годов, в результате которой было растоптано, смято, уничтожено 13,5 миллионов человек – потери, несоизмеримые даже с потерями народа в Граждан-

скую войну. «Вместе с зажиточными хозяйствами, так называемыми кулаками, из деревни ушел дух предпринимательства, трудолюбия, нормальных деловых отношений. И наоборот, расцвели зависть, жадность, нежелание и неумение работать» [9, с. 4]. И чтобы поднять пласт этой истории России, Скромному пришлось работать в архивах Казахстана и МВД, провести многие часы в беседах с комендантом Акмолинского женского лагеря жен изменников Родины (АЛУКИР), встречаться с участниками событий…

А события в романе как начинаются весной 1930 года, так и заканчиваются весной, только уже 1937 года. Семь лет жизни главного героя романа Максима Похмельного, вместившие все перипетии в судьбе России тех страшных лет. Активист-конвоир раскулаченных односельчан, переживший их злобу и ненависть, арестованный, перенесший все муки допросов и побоев, сосланный на каторгу каменоломен, бежавший из одного ада, пойманный и брошенный в ад другой – в штрафную шахту, где небо, казалось, уже не увидит никогда, могильщик заключенных, ярый,

106

убежденный большевик-партиец, пройдя все круги ада, стоявший не раз перед лицом смерти, приходит, наконец, к пониманию истинных ценностей, находит в душе своей Бога и оказывается спасенным… Так трагедия страны, трагедия народа преломляется Скромным через судьбу отдельно взятого человека… И несмотря на это, критики отмечали, что в романе «…даже в самом унизительном, трагическом положении остается в людях нечто человеческое – незримо, неназванно витает в романе неистребимая человеческая доброта…» [3, с. 18].

«Роман о судьбе России…» – охарактеризовал роман Скромного Владимир Бондаренко, критик, публицист, редактор газеты «День лите-

ратуры»: «…когда Россия сильная, ей никакая закулиса не страшна! А когда Россия становится слабой, закулиса творит, что хочет. Значит, проблема в том, почему Россия ослабела настолько, что об нее вытирают ноги? Роман Николая Скромного один из ответов на этот во-

прос…» [2, с. 7].

Да и Владислав Владимиров, публицист, кандидат филологических наук, член Союза писателей Казахстана во вступительной статье к четырехтомнику Скромного написал о подлинной творческой удаче романи-

ста – «диалектическом сопоставлении образа действий, поступков и мышлений своих персонажей». И тут же задается вопросами: «Белых и красных? Партийных и аполитичных? Праведных и грешных? Заблудившихся по дороге к Храму? Или разваливших уже и этот Храм?» [1, с. 7].

И здесь мне хотелось бы сказать об индивидуальности таланта самого писателя. Биография его, как я уже сказала, началась с Гуляй-Поле. Не окончив школу (в 8-м классе он написал нецензурную по тому времени поэму и был из школы отчислен), в 1964 году поступил в Волгоградское речное училище, но после года учебы сбежал с семью шрамами, в числе которых самым страшным был шрам на шее от бритвы. Далее годичная школа для младших специалистов в Кронштадте и практика на судне КИЛ-2, где капитаном ходил известный писатель-маринист Борис Романов. Там он стал зачинщиком бунта на корабле и был переведен на штрафной буксир МБ-13, на котором ходил электриком семь лет, после чего до конца жизни работал старшим механиком плавкрана Северного Флота, грузил торпеды на атомные подводные лодки. В 1969 заочно окончил Мурманское мореходное училище, в 1982 – Ленинградскую партийную школу. Замысел будущего романа возник у него в 25 лет, и до того, как он засел за «Перелом», им не было написано ни строчки. Дебютировал в печати в журнале «Север» в 1986-м и, как написал мурманский поэт Александр Миланов, не издав ни строчки, написал роман и был принят в Союз писателей [6]. Фантастика! В 1988-м за первую книгу романа «Перелом» стал лауреатом премии Николая Островского, в 2004-м

– Большой литературной премии России, в 2006-м – общественной премии Виталия Маслова.

107

В эти годы Скромный, как и Дмитрий Балашов, умудрялся найти еще время и для живописи – писал картины маслом, делал мебель для своей квартиры, был секретарем писательской организации… Непостижимая трудоспособность!

Все тот же Миланов пишет, что роман Скромного – это литературный подвиг писателя. На самом деле, чтобы поднять целый пласт народной жизни эпохи сплошной коллективизации, нужно было быть понастоящему историческим писателем, причем не просто историком, бесстрастно отражающим время, но философом, осмысляющим его, исследователем, филологом. Ухватить, запомнить с детства живую народную речь, диалектные слова, речевые национальные особенности односельчан

иполучить в итоге роман-эпопею, панораму жизни со своим языком, событиями, характерами людей – 1370 страниц! И эта литературная работа его шла по совместительству с ответственной, требующей особой концентрации и постоянного контроля, а порой и просто опасной для жизни работой на Флоте. Вот такая сконцентрированность, целенаправленность

исосредоточие на избранной теме. Всю свою энергию, любовь к Отечеству, родному слову Скромный вкладывает в одно-единственное произведение, пишет о далекой малой родине, о своем многострадальном, многонациональном народе. Это ли не литературный подвиг, не духовное подвижничество православного человека и писателя? Не зря же на обложках его романа нарисован силуэт храма как символа православной России и устремленный вперед конь – путь России в будущее.

Книга «Перелом» как итог двух десятилетий поистине каторжного труда писателя оставляет нам открытый финал, как открытым остается и вопрос о том, а нужен ли будет этот роман современному читателю. На это отвечает сам Скромный: «Зачем читать “кирпичи”, если есть нечто легкое, непритязательное? Но все же величие русской литературы определялось романом. Это Толстой, Достоевский, Шолохов, Леонов. Я думаю, «Перелом», хоть это, может быть, и покажется нескромным, продолжает эту линию. Как дальше сложится его судьба – не знаю, но я свою задачу выполнил» [5], «время-судья скажет свое окончательное слово» [7].

Литература

1.Владимиров В. О творчестве Николая Скромного / Скромный Николай. Перелом // Мурманск 2003. С.7.

2.Казинцев А. Правда и талант. // Славянский ход № 1(80) январь 2006. С.7.

3.Коржов Д. Открытый финал // Мурманский вестник 30.03.2013.

4.Коржов Д. Писатель со штрафного буксира // Мурманский вестник

28.03.1998.

5.Коржов Д. «Перелом» – позади. Что дальше? // Мурманский вестник

09.02.2002.

108

6.Миланов А. Не издал ни строчки, написал роман, приняли в Союз писателей – фантастика! // Мурманский вестник. 30.03.2002.

7.Синицын В. Перелом // Славянский ход. – № 7(49-50). – 2002.

8.Скромный Н. Перелом. Роман в четырех книгах // Мурманск, 2003.

9.Татур В. Николай Скромный «Душу нужно особенно беречь» // Вечерний Мурманск. 28.10.2003.

10.Тимофеев В.Л. Судьба и талант: Николай Скромный. К публикации нового романа-эпопеи «Перелом» // Полярная правда. 05.02.1994.

109

УДК 821.161.1 + 22.01 ББК 84(2=411.2) + 86.37

О.В. Пожидаева

Мурманский арктический государственный университет г. Мурманск, Россия

И.А. Полянский

Мурманский арктический государственный университет г. Мурманск, Россия

ПРОБЛЕМА БОГООТКРОВЕНИЯ В САКРАЛЬНОМ ДИАЛОГЕ СЛОВА И ЧИТАТЕЛЯ (НА ПРИМЕРЕ ДРЕВНЕРУССКОЙ АГИОГРАФИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ)

Аннотация. В статье рассматривается проблема богооткровения в экзистенциальной парадигме «Слово – человек» на примере текстов древнерусской агиографической литературы. Интерпретация объекта исследования сопровождается аллюзиями и реминисценциями на тексты Священного Писания (Библии).

Ключевые слова: Бог, богооткровение, агиографический канон, человек, словесность, диалог.

O.V. Pozhidaeva

Murmansk Arctic State University Murmansk, Russia

I.A. Polyansky

Murmansk Arctic State University Murmansk, Russia

THE PROBLEM OF DIVINE REVELATION IN THE SACRED DIALOGUE OF THE WORD AND THE READER (ON THE EXAMPLE OF MEDIEVAL HAGIOGRAPHIC LITERATURE)

Abstract. The article deals with the problem of divine revelation in the existential paradigm “Word – man” on the example of texts of ancient Russian hagiographic literature. Interpretation of the object of study is accompanied by allusions and reminiscences to the texts of the Holy Scripture (the Bible).

Key words: God, divine revelation, hagiographic canon, man, literature, dia-

logue.

Русская литература, прежде чем стать литературой в прямом смысле этого слова, прошла длительный и впечатляющий путь своей исторической и социокультурной эволюции. Прямо или косвенно соприкасаясь с эстетическими, религиозно-философскими и политическими умонастроениями, она чудеснейшим образом синтезировала в себе наиболее значимые осо-

110