cTwIscGaDi

II.Сущность коммуникативного разума: пути достижения согласия

входе языковой коммуникации

Элементарной «ячейкой» коммуникативного процесса является речевое взаимодействие говорящего и слушателя. Опосредствующим моментом в этом взаимодействии является речь, которая несёт в себе особую структуру, оформляющую высказывания.

Коммуникативное действие невозможно мыслить по стратегическицелерациональной модели взаимных влияний акторов друг на друга посредством передачи информации, способствующей функциональному «связыванию» их действий. Дело в том, что подобного рода «связывание» происходит на уровне результатов – а результаты действий никто из акторов не в состоянии до конца проконтролировать. Иными словами, в стратегической модели действий все акторы остаются друг для друга «непроницаемыми» в отношении их субъективных намерений и внутренних, смысловых перспектив; непостижимым для каждого актора оказывается и то обстоятельство, почему он «хотел как лучше, а получилось как обычно»

–почему происходит расхождение планов и результатов его действий.

Впротивовес этому в коммуникативных действиях все участники диалога ставят перед собой задачу объединить планы своей деятельности. При построении теории коммуникативного действия необходимо прежде всего принимать во внимание особенности восприятия каждым участником коммуникации высказываний друг друга. Понять высказывание говорящего для слушателя означает не просто воспринять его семантическое содержание (то есть смысл), но и признать коммуникативное намерение говорящего. Это предполагает, что слушателю известна цель, которую хотел достичь говорящий своим языковым действием. В свою очередь само знание цели имеет своей предпосылкой убеждённость слушателя в том, что говорящий стремится к согласию с ним. Имея подобную убеждённость

и зная цель своего партнёра, слушатель также может признать цель говорящего основанием для своей собственной позиции1.

Уже отмечалось, что сам говорящий вступает в коммуникативные действия с готовностью привести при необходимости аргументы, «отводящие» критику слушателя, а слушатель также выражает готовность стать при необходимости говорящим, аргументирующим свои контраргументы. Для того же, чтобы обосновать, что сама «логика разумной речи» ведёт участников коммуникации от порождения единичных высказываний к аргументации, а от неё – к согласию, необходимо рассмотреть, каким образом притязания высказываний на общезначимость могут нести в себе ин-

терсубъективный момент, вызывающий «эффект объединения»

1 Habermas J. Theorie des kommunikativen Handelns. – Bd. 1. – S. 371.

90

говорящего и слушателя. В терминологии теории значений в аналитической философии Хабермас называет этот эффект иллокутивными связывающими силами (illokutionäre Bindungskräfte) языковых выражений. Посредством этих «объединяющих сил» говорящий побуждает слушателя принять его коммуникативное предложение, выраженное в языковом акте, и тем самым призывает, опираясь на рациональную мотивацию, скоординировать планы действий друг друга1.

В данном разделе главы будет раскрыта внутренняя зависимость между иллокутивными силами, притязаниями на значимость и коммуникативным согласием. В подразделе а.) языковые предпосылки согласия (Einverständnis) будут отграничены от внеязыковых источников компромисса (Übereinstimmung), укоренённых в сфере стратегических действий (эти внеязыковые источники Ю. Хабермас обозначает термином перлокуционные эффекты). Будет также доказано, что вторые являются внешними по отношению к первым. Это позволит раскрыть в подразделе б.) сущность самих «иллокутивных связывающих сил» речи. Там будут показаны конкретные пути достижения согласия, которое предвосхищается как в фор- мально-прагматической структуре речи (то есть в притязаниях на значимость), так и в «неформальной логике аргументации». Отсюда будут выведены те нормативные обязательства для всех участников коммуникации, которые на них налагает достигнутое согласие – на этом пути более глубоко будет обосновано понятие коммуникативного действия. Наконец, в последнем подразделе в.) формально-прагматическая структура речи выступит в качестве основания для классификации языковых актов и соответствующих видов дискурса. Кроме этого, в данном подразделе будет показано, каким образом различные виды дискурса переходят друг в друга – вся классификация суть не рассудочное разделение уровней коммуникативного разума, а по сути своей единое целое, в котором присутствуют моменты различия.

Итак, от исследования предпосылок коммуникативного разума в структуре высказываний Хабермас обращается к анализу путей достижения взаимопонимания между личностями в речевой коммуникации. «Другому как понять тебя?» – на этот вечный вопрос, так остро поставленный Ф. Тютчевым, Хабермас мог бы ответить примерно так: если Я и Ты сумеют во взаимно открытом диалоге выявить все свои разногласия и будут следовать нормам диалога (в частности, Я и Ты будут уважать друг друга как рациональных личностей, будут готовы приводить основания своих позиций и будут прислушиваться к контраргументам), то Я и Ты неизбежно придут к согласию. Мы здесь предвидим возможные возражения: а достижимо ли согласие между разумными существами в принципе? Не скрывает ли согласие по каким-то конкретным вопросам совместных действий

1 Habermas J. Theorie des kommunikativen Handelns. – Bd. 1. – S. 376.

91

посещающее любого человека экзистенциональное ощущение своего глубочайшего одиночества, заброшенности в бытии?1

На эти вопросы можно ответить, что существуют различные уровни согласия – от уровня договорённостей по поводу совершения совместных действий до уровня взаимопроникновения сознаний единомышленников, уровня «коммуникации экзистенций» (Карл Ясперс). Хабермас нигде не рассматривает иерархию подобных уровней: он не неогегельянец и не фи- лософ-экзистенциалист. Его модель коммуникации подчинена задачам социальной философии и социологии – то есть задаче объяснения того, «как возможен социальный порядок», а также задаче объяснения того, в чём несовершенство современной социальной организации западного «позднекапиталистического общества». Возможно, наши с Хабермасом оппоненты скажут, что начинать надо именно с анализа антропологических оснований человеческого существования (например, с «хрупкости удела человеческого», по выражению Альбера Камю) и только затем переходить к социальной философии (а может быть, в русле постмодернизма вообще будет заявлено, что никаких переходов здесь нет и быть не может, человек навсегда должен остаться непостижимой тайной).

Если наши оппоненты будут таким образом отрицать перспективность социологически-ориентированного теоретического подхода Хабермаса по проблеме взаимопонимания и поставят в центр обсуждения проблему самотождественности личности, то они тем самым инициируют терапевтический дискурс, или эстетическую критику. Следовательно, наши оппоненты подпадают под влияние неких неустранимых исходных посылок любых осмысленных высказываний (пресуппозиций, как выражается Хабермас в работе «Моральное сознание и коммуникативное действие»), являющихся условием возможности аргументации вообще. В дискурсе невозможно подвергать критике позицию оппонента, никак не принимая во внимания те основания, на которых она базируется. Спор по поводу оснований выводит дискурс на новый уровень, плодотворный для всех сторон. Но дискурс тем и интересен, что все уровни в нём взаимосвязаны. Например, непостижимость человека есть оборотная сторона наших знаний о нём (если бы у нас не было никаких знаний, мы не имели бы представления и о существовании неведомого).

Наш оппонент может настаивать на неустранимости несогласия в диалоге. Мы с Хабермасом также признаём неизбежность расхождений между индивидуальными позициями, однако эти расхождения оказываются моментами единого целого, моментами консенсуса, который формируется на одновременно на разных уровнях, и каждый такой уровень составляет неповторимая точка зрения. В противовес этому наш оппонент может

1 «Каждый человек есть планета, которая рождается вместе с ним и вместе с ним умирает; под каждым надгробным камнем погребена история целого мира» (Гёте).

92

считать несогласие разрушительным для всей структуры общения, ибо каждый человек есть «монада, не имеющая окон», а потому до конца непознаваем. В таком случае мы обязаны признать право оппонента на подобную точку зрения (такова пресуппозиция1 любого дискурса). С другой стороны, мы также имеем право в соответствии с теми же пресуппозициями рассматривать ситуацию принципиальной недостижимости согласия из «перспективы наблюдателя». У нас тогда получится глобальная модель общества как диалектического единства системы и жизненного мира, и отсутствие взаимопонимания между людьми будет объясняться искажающими влияниями экономической и политической субсистем на символическую организацию общества, то есть на жизненный мир. Идентичность личности также выступает структурным компонентом жизненного мира; а так как функциональные взаимосвязи доступны осмыслению лишь частично, то и искажения личностной структуры под воздействием системных медиумов денег и власти лишь частично открыты беспристрастному анализу (именно поэтому человек до конца не познаваем). Таким образом, всю теорию коммуникативного действия Хабермаса мы имеем право рассматривать как итог актуализации коммуникативного потенциала дискурса на одном из его смысловых уровней.

Наш же вероятный оппонент, отталкиваясь от иных оснований, в соответствии с логикой аргументации имеет возможность также развить свою позицию на другом смысловом уровне общения (например, он может рассматривать самотождественность личности из иной перспективы помимо социальной, и уже отсюда выводить неустранимость разногласий между людьми). Но в таком случае он также должен быть готовым встретить возражения. Например, утверждать принципиальную непознаваемость человека означает основывать свою позицию на том, что некоторые антропологические характеристики человека – та же его непостижимость – остаются постоянными в истории, а это далеко не самоочевидно – пределы познания могут передвигаться, так же, как и пределы открытости или же закрытости людей по отношению друг к другу.

Вообще, «отклоняющая позиция» участника дискурса есть предварение к продолжению диалога на ином уровне, но не прелюдия к принципиальному «обрыву» дальнейшего процесса общения (даже если оппонент отказывается приводить свою собственную позицию, он всё равно стимулирует саморефлексию пропонента и побуждает его учитывать возможные контраргументы). Таким образом, возвращаясь к выражению Тютчева, другой всё-таки может понять мою позицию, если я сам себе достаточным

1 Пресуппозиция – априорная предпосылка, необходимая (в том смысле, что её невозможно «обойти») при формировании структуры любой аргументации, в процессе образования и интерсубъективного понимания смысла любой разумной речи (К.-О. Апель). Более подробно – в разделе 3г данной главы.

93

образом уяснил её, но всеохватывающее взаимопонимание предполагает единство сразу же трёх смысловых уровней общения.

Каким образом взаимодействуют эти смысловые уровни? На этот вопрос Хабермас отвечает из перспективы процесса коммуникативной рационализации жизненного мира. Но прежде чем анализировать логику любого процесса, мы должны раскрыть содержание структурных уровней изменяющейся системы (чтобы нам было понятно, что же изменяется). А поскольку жизненный мир воспроизводится через медиум коммуникативных действий, постольку структура его задаётся структурой коммуникативного разума, присутствующего в языке и проявляющейся в любом конкретном акте общения. Давайте обратимся к анализу этой структуры.

а.) «Иллокутивные связывающие силы» языковых актов как проявление фундаментального телоса на достижение взаимопонимания между партнёрами по диалогу

В данном подразделе мы начинаем систематический анализ категории взаимопонимания в системе Ю. Хабермаса. Прежде всего, немецкий философ отмечает, что раскрыть смысл согласия можно лишь исходя из внутреннего знания участников коммуникации. Каждый из них способен различать, когда он оказывает на другого человека влияние по законам целерациональных действий и сам подвергается подобного рода эмпирическому влиянию, а когда он совместно со своими партнёрами стремится к согласию. Отличительным признаком согласия (Einverständnis) является

рациональное одобрение смысла определённых высказываний, основанное

на совместной убеждённости говорящего и слушателя в истинности, правильности или правдивости этих высказываний. Согласие сразу же может быть отделено от соглашения (Übereinstimmung) между различными стратегически-действующими партнёрами – чтобы заключить выгодное

мне соглашение, я могу прибегнуть к средствам насилия или оказать влияние на эгоистические интересы другого актора. Такое объяснение согласия удовлетворяет условию анализировать его содержание из установок участников коммуникации. Однако прежде, чем разрабатывать содержание понятия согласия, необходимо обосновать, что ориентация личностей на взаимопонимание задаётся модусами высказываний, которые органично свойственны языку как медиуму общения; стратегически-целерациональ- ные же способы употребления речи соотносятся лишь «паразитическим образом» (parasitär) с этими модусами, по выражению Ю. Хабермаса1.

Для осуществления указанной цели Ю. Хабермас обращается к теории языковых актов Джона Остина2. Один из последователей Л. Витген-

1 Habermas J. Theorie des kommunikativen Handelns. – Bd. 1. – S. 385 – 386.

2 Остин Дж. Как совершать действия при помощи слов? (1962) // Остин Дж. Избранное.

94

штейна, Д. Остин впервые в аналитической философии раскрыл содержание коммуникативной функции языка как дополнения к изображающей функции. Согласно Д. Остину, любой завершённый языковой акт несёт в себе смысловое содержание, которое находит своё выражение в локутивном действии1, а также перформативное «добавление», задающее содержанию определённый модус (утверждения, обещания, приказа, признания и т.д.) и превращающее высказывание в иллокутивное действие. Этот модус выражается глаголом, который стоит в 1-м лице настоящего времени; глагол может сопровождаться различного рода вводными словами и выражениями (например, «этим самым», «в то время как», «более того»), после же глагола обязательно стоит косвенная речь (открывающаяся словом «что»)2. Как из локутивов, так и из иллокутивов может быть напрямую выявлено коммуникативное намерение говорящего. Однако имеется ещё один класс языковых актов, посредством которых говорящий преследует цель оказать воздействие на слушателя помимо того непосредственного влияния, которое возникает из иллокутивного модуса высказывания. В этом случае языковой акт интегрирован в стратегические взаимосвязи действий, и говорящий ориентируется на успех, а не на взаимопонимание. Этот класс языковых актов Д. Остин называет перлокуционными действиями3. Отличие данного класса от двух прочих классов высказываний может быть пояснено на примере:

(I) А предупредил Б, что он, возможно, не компетентен в делах фирмы;

(II) Б был испуган предупреждением А, что он не компетентен в делах фирмы.

Во втором случае глава фирмы оказал давление на экономические интересы своего сотрудника, использовав в качестве средства коммуникативный акт. Отсюда становится очевидной существенная черта перлокуционных актов – они обусловлены контекстом реализации целей стратегических действий. Как уже отмечалось, между целью и результатом таких действий практически всегда существует расхождение. (Например, в другой обстановке разбираемое высказывание могло бы принять вид:

(II') Б был обижен предупреждением А, что (...) и расценил, что А не желает оценить его заслуги.

Это просто означает, что перлокуционный акт для его инициатора

/ Пер. с англ. – М.: Идея-Пресс – ДИК, 1999. – С. 15 – 139.

1 «…локутивное действие … приблизительно эквивалентно употреблению определённого содержания с определённым смыслом и определённой референцией, что, опятьтаки, приблизительно эквивалентно “значению” в традиционном смысле». Остин Дж. Ук. соч. – С. 94. Хабермас критикует Остина за то, что тот неоправданно сузил содержание высказываний, которое выражается в локутивах, до положения дел.

2 Остин Дж. Ук. соч. – С. 66 – 70, 94. 3 Там же. – С. 94 – 102.

95

имел негативные побочные последствия.)

Д. Остин предлагает следующие критерии отличия перлокуционных актов от двух других языковых актов. Прежде всего, локутивы и иллокутивы могут иметь только конвенциональные последствия (то есть на говорящего оказывает влияние сам смысл произносимого), в то время как перлокуции выступают в качестве эмпирических причин, которые производят эмпирические же (то есть неконвенциональные) следствия. Кроме этого, из семантического содержания локутивов и иллокутивов могут быть выведены условия коммуникативного успеха говорящего (то есть условия, при которых его высказывание будет признано слушателем истинным, правильным или же правдивым), в то время как условия перлокуционного успеха могут быть выявлены лишь из исследования закономерностей реализации стратегических действий в социоприродном мире (скажем, слушатель не испугается угрозы говорящего, если в его распоряжении есть средства, «отводящие» эту угрозу). Наконец, размышляя о внутренней взаимосвязи иллокутивных «связывающих сил» и содержания высказываний, последователь Джона Остина Пауль Строссон нашёл ещё более сильный критерий рассматриваемого отличия: перлокуционные цели говорящий не должен объявлять слушателю, если он хочет их добиться, а иллокутивные цели достигаются только при условии того, что они открыто выговариваются.

Подводя краткие итоги, можно заметить, что разграничение локуционных и иллокутивных языковых актов имеет целью «развести уровни»

пропозиционального содержания высказываний и модуса языковых действий, в перлокуционных же актах язык становятся одним из средств осуществления планов стратегических действий, а потому для символического

измерения перлокутивов конститутивно скрытое намерение, интенция

актора1.

Однако имеется ещё одно ключевое различие между этими двумя видами языковых актов, которое замечает уже Ю. Хабермас. Никакие высказывания не смогут служить средством оказания влияния на имущественные или иные интересы слушателя, если говорящий не будет употреблять их одновременно и с целью достижения иллокутивного успеха. Для того, чтобы слушатель начал делать то, что ожидает от него говорящий, он должен по крайней мере понять высказывание, а также занять какую-то позицию (одобрения или же отклонения) по отношению к притязанию высказывания на значимость2. Другой актор не может быть непосредственно

1 Habermas J. Theorie des kommunikativen Handelns. – Bd. 1. – S. 389 – 393.

2 Вспомним Короля из «Маленького принца», жителя первого из посещённых Принцем астероидов, который строго по астрономическому календарю «повелевал Солнцу закатиться». В этом интересном случае перлокутив превращается в обычный локутив, констатирующий «положение дел», и у Маленького Принца возникает сомнение как раз в

96

«индуцирован» моим намерением, ибо он всегда рассматривает любую деятельность из особой смысловой перспективы, нетождественной с моей собственной. Интеграция перспектив говорящего и слушателя есть тот элементарный коммуникативный процесс, который сопровождает любой акт общения. Этот процесс непрерывно «развёртывается» в сознании участников диалога, причём даже относительно автономно от того, какую конкретную роль (говорящего, слушателя или нейтрального наблюдателя) они принимают на себя в данных условиях коммуникации. Другими словами, каждый участник общения ведёт диалог не только со своим партнёром, но и с самим собой, причём последняя форма диалога, пожалуй, не прерывается никогда, за исключением особых состояний сознания. Следовательно, ориентированное на перлокуционный успех употребление языка не свойственно внутренней структуре самого языка.

Выше уже отмечалось, что коммуникативное согласие в процессе аргументации может быть достигнуто лишь в условиях идеальной языковой ситуации, когда все участники диалога имеют равные шансы высказываться и критиковать высказывания, все признают друг друга в качестве равноправных партнёров и т.д. Для перлокуционных же актов характерен изначальный асимметричный характер: кто-то из участников общения действует стратегически, а других он обманывает тем, что создаёт видимость следования условиям, при которых могут быть достигнуты иллокутивные цели. Отсюда можно сделать вывод ко всему подразделу: чтобы проанализировать пути координации планов индивидуальных действий посредством языка, нам необходимо обратиться к тому типу интеракций, который не «нагружен» скрытыми стратегическими установками, исключающими взаимное признания личностями друг друга. Именно этот тип интеракций Ю. Хабермас и называет коммуникативным действием, вырабатывая тем самым более глубокое определение последнего1.

Прежде чем продолжить наш анализ в данном направлении, необходимо попробовать ответить на вопросы к Хабермасу, которые здесь напрашиваются. Употребляется ли вообще когда-нибудь язык только с коммуникативными намерениями? Неужели люди действительно когданибудь говорят то, что они думают на самом деле, тем более что подлинные намерения иногда остаются до конца не ясными и самим инициаторам действий («они не ведают, что творят»)? Не присутствует ли «позади оснований» позиции Хабермаса кантовская идея «совершеннолетия» в смысле

правильности подобного рода высказывания, хотя истинность его никакого возражения не вызывает. Таким образом, перлокутив не окажет никакого воздействия, если отсутствуют реальные средства влияния на причинно-следственные взаимосвязи или же слушатель выражает сомнение в адекватности постижения говорящим этих взаимосвязей.

1 Habermas J. Theorie des kommunikativen Handelns. – Bd.1. – S. 395 – 396 .

97

способности человека самостоятельно пользоваться своим собственным разумом при разрешении фундаментальных вопросов своего собственного существования, и в какой мере участники языкового общения могут быть признаны в этом смысле «совершеннолетними»?

Если придерживаться точки зрения Хабермаса, то можно констатировать, что эти вопросы относятся к высшей форме дискурса – «экспертной аргументации», ибо в них поднимается проблема достижимости аутентичности человеческого существования в принципе. В контексте разрешения данной проблемы Хабермас следует Фрейду (особенно чётко эта линия от Фрейда к Хабермасу может быть прослежена по работе последнего «Познание и интерес»). С точки зрения Хабермаса, если сознание человека имеет некую сферу, непроницаемую для критической саморефлексии, то это означает, что Я находится под «каузальным» воздействием укоренённых в Оно «расколотых» символов. Сознание тем самым так или иначе воспроизводит конфликт с бессознательным, и человек оказывается

не в состоянии воспринимать реальность такой, какова она есть на самом деле1.

Одним из источников искажений в структуре внутреннего мира человека являются идеологии. Их положения внушаются людям по каналам «массовой культуры», причём эти положения разделяются ими без крити- чески-рефлексивной проверки (в этом отношении идеологии имеют много общих черт с магическо-мифологическим сознанием)2. Здесь возникает важный вопрос: почему сам человек оказывается восприимчивым к идеологиям, под воздействием каких «процессов» в психической жизни человека идеологии проникают в сознание и даже в подсознание? Подход Хабермаса к разрешению этого вопроса можно было бы дополнить теми идеями, на которые наводит внимательное чтение «Легенды о Великом Инквизиторе» Достоевского.

Сначала воспроизведём подход Хабермаса. Любые вероучения, которые человек разделяет без сложной внутренней работы по критике и самокритике, дают сознанию определённые клише. Эти клише позволяют как бы «закрыть» вопрос об аутентичности человеческого существования, на который, по-видимому, вообще не может быть дан ответ монологически, на уровне единичных личностей. За этими клише сокрыт определённый конфликт между сознанием и бессознательным, конфликт, который стабилизируется, вводится в определённое русло.

Теперь обратимся к Достоевскому. Великий Инквизитор Достоевского говорил о том, что большинство людей не в состоянии справиться с бременем ответственности, с которым сопряжены поиски свободы; себя он

1 Habermas J. Erkenntnis und Interesse. – Frankfurt-am-Main, 1979. – S. 284 – 289.

2 Apel K.-O., Habermas J. Hermeneutik und Ideologiekritik. – Frankfurt-am-Main: Suhr- kamp-Verlag, 1971.

98

оправдывает перед лицом молчаливого слушателя – Христа – тем, что он (и его «команда») готовы взвалить на себя данное бремя, но с одним условием: тем самым все остальные люди лишаются свободы. Поведение Инквизитора после того, как Христос единственный раз вступает в диалог с ним (Христос встал и поцеловал его) показывает, каким может быть отношение Инквизитора к тем, кто в таких условиях всё-таки занят поиском путей обретения аутентичного существования (та или иная форма изоляции – Христос выпускается из камеры с условием, чтобы он никогда больше не приходил, в противном случае он опять будет распят).

Тем не менее Достоевский на протяжении всего романа «Братья Карамазовы» подводит читателя к мысли о том, что любому человеку в жизни предоставляется возможность совершить некий нравственный выбор. В момент выбора человек осознаёт целостность своего существа. Например, Алёша Карамазов после смерти старца и отсутствия чудес на его похоронах сумел освободить своё сознание от магического отношения к религиозной жизни, на смену чему пришло нравственное отношение (и не случайно он делает этот выбор, припадая к матери-земле, а совершив его, он видит звёзды над головою). Иван же Карамазов, кстати говоря, в романе являющийся автором «Легенды...», на суде отказался защитить своего брата потому, что он сам ощущал свою хотя бы косвенную причастность к убийству своего отца, но не видел смысла в нравственном преображении, и для него этот внутренний конфликт окончился тяжёлой формой психического расстройства.

Разумеется, Достоевский отвечает на вопрос об аутентичности человеческого существования в художественной форме, что побуждает его поставить своих героев перед неким ключевым выбором, при совершении которого они окончательно понимают, кто же они есть на самом деле. Не всегда в жизни подобного рода задача выбора стоит перед каждым из людей в столь острой форме. Тем не менее урок Достоевского состоит в том (и здесь его голос вплетается в целый хор голосов русских мыслителей «серебряного века»), что загадка целостности человеческой личности лежит в русле именно нравственной проблематики. При всей абсолютности критериев различения между добром и злом (на чём и настаивали русские мыслители) эти критерии не могут быть установлены извне, а постигаются каждым изнутри в процессе обретения осознания своего Я. Интересно, что теорию коммуникативного действия Хабермаса также невозможно понять вне русла традиции этики дискурса, основателем которой является КарлОтто Апель, автор работы «Трансформация философии». Поэтому в данном издании после того, как будет раскрыта философия языка и социаль- но-психологическая часть системы Хабермаса, обязательно будет совершён «экскурс» в традицию этики дискурса.

99