cTwIscGaDi

ленность: следствия процесса расторжения традиционных жизненных взаимосвязей ремесленников, крестьян, кустарей-торговцев и др. социальных слоёв трудящихся классов, ведущий к овеществлению межличностных отношений, К. Маркс недостаточно чётко отличал от результатов

коммуникативной рационализации жизненного мира, состоящих в том, что структурные элементы символической организации общества – культурная традиция, комплекс социальных институтов и образцы самотождественности личностей – начинают обособляться по отношению друг к другу. В цивилизации Нового времени возникает парадоксальная ситуация: с одной стороны, жизненный мир традиционных сообществ, интегрированный ре- лигиозно-метафизической картиной мира, распадается, и коммуникативная рационализация открывает перед каждым человеком возможности быть творческим инициатором своего жизненного пути. С другой стороны, разрушение традиционных институтов ведёт к тому, что динамика экономической субсистемы начинает определяющим образом воздействовать на логику символического воспроизводства, и как наёмные рабочие, так и капиталисты утрачивают перспективу стать полностью самостоятельными индивидами, членами неограниченного коммуникативного сообщества.

Хабермас считает, что сама теория отчуждения должна быть соотне-

сена не с романтическими идеалами распавшихся жизненных форм, а с условиями коммуникативной солидарности. Хабермас полагает, что в этом месте он придал теории отчуждения Маркса большую историческую конкретность.

Наконец, третья и решающая концептуальная слабость Маркса, по Хабермасу, состоит в том, что великий немецкий мыслитель-революцио- нер XIX в. слишком поспешно представил противоречия между трудом и капиталом в качестве образца искажающих воздействий системы на жизненный мир. Между тем экономика, регулируемая деньгами, имеет своим функциональным дополнением административную субсистему, структура которой формируется под влиянием медиума власти. Хабермас протестует против сведения отношений между экономикой и государством на тривиальную модель базиса и надстройки: возможна ситуация их нерасторжимого переплетения, что произошло на Западе после второй мировой войны, или превращения государства в коллективного капиталиста, как это было в Советском Союзе. Маркс недооценил не только опасность бюрократиче-

ского воздействия на общественность через медиум власти, но и возмож-

ловия, при которых традиционные социальные институты оказываются разрушенными, вынужден продавать свой труд. А сами отношения найма предполагают низведение всего богатства жизненных сил личностей до голой способности к труду, что позволяет вовлечь рабочую силу во всеобщую динамику самодвижения капитала, отчего и возникает ситуация отчуждения. См.: Lohmann G. Gesellschaftskritik und normativer Messstab.

– S. 275. (По: Habermas J. Theorie des kommunikativen Handelns. Bd. 2. S. 502.)

210

ность вмешательства государства в частную жизнь граждан, что чре-

вато ещё более опасными деформациями жизненного мира, чем те, которые происходят под влиянием медиума денег. К сожалению, эта ошибка Карла Маркса имела поистине роковые последствия для всего коммунистического движения1.

Итак, Хабермас усваивает взгляды Маркса исходя из концептуальных оснований коммуникативной теории разума, чтобы затем на основе изучения тех социальных и культурных процессов, которые произошли на Западе после появления «Капитала», предложить новый вариант критической общественной перспективы. Останавливаясь на истолковании Маркса Хабермасом, автор надеялся, что он тем самым внесёт свой вклад в удаление той завесы молчания, которая сложилась вокруг всей традиции западного марксизма как в советский, так и в постсоветский периоды. Тем не менее интерпретатор самого Хабермаса обязан поставить мета-теоретичес- кий вопрос о том, в какой мере соответствуют друг другу концептуальные рамки методологических подходов теории стоимости Маркса и коммуникативной теории разума, то есть вопрос об адекватности истолкования Маркса Хабермасом. Современный немецкий мыслитель в своём труде специально останавливается на том, каким образом соотносятся базисные понятия его теоретической системы и концепции Маркса. Для этого Хабермас вскрывает диалектическую структуру «языка наблюдений» и «языка классовой борьбы» у Маркса, а также исследует способы перевода понятий одного языка в другой2. Выявление данной структуры в теории стоимости как раз и позволило Хабермасу трансформировать понятия эксплуатации, овеществления, классовой борьбы исходя из логики синтеза системно-функционалистской и герменевтическо-феноменологической методологий построения теории общества в коммуникативной теории разума. Но насколько аутентичен структуралистский подход к тексту «Капитала» системе взглядов самого Маркса? Не вкладывают ли приверженцы структуралистской школы западного марксизма (а наиболее известным мыслителем в этой традиции является, как известно, Луи Альтюссер) в аналитические уровни Марксова анализа капиталистического общества и в содержание открытых немецким мыслителем-революционером элементов, из взаимодействия которых и рождается буржуазное общество, нечто иное, чем то, что имел в виду сам Маркс? Очевидно, что на данный вопрос можно ответить только на основе изучения всего теоретического направления западного марксизма. Актуальность подобных исследований состоит в том, что они позволят понять, каким образом внутренняя, «смысловая» логика эволюции этого теоретического направления и закономерности

1 Критику Маркса у Хабермаса см. в: Habermas J. Theorie des kommunikativen Handelns.

– Bd . 2. – S. 498 – 504.

2 Habermas J. Op. cit. – Bd. 2. – S. 496.

211

процессов изменения социальных условий в западном обществе оказываются взаимосвязанными друг с другом: учёные-обществоведы тем или иным способом отвечают на вызовы, с которыми сталкивается индустриальная цивилизация в целом. Оставляя будущим специальным исследованиям разрешение задачи постижения аутентичности истолкований Маркса, мы продолжаем нашу интерпретацию коммуникативной теории разума Ю. Хабермаса, стремясь всё-таки наметить те новые ориентиры общественного развития, на которые может вывести рассмотрение современного общества как диалектического единства системы и жизненного мира.

Для объяснения «социальных патологий» современного западного общества Ю. Хабермас предлагает дополнить Марксову теорию стоимости теорией, объясняющей современное состояние институциализации классовых конфликтов в «социальном государстве». Переведение конфликта между трудом и капиталом в плоскость социального регулирования рыночной экономики тем не менее не привело к достижению «компромисса между классами», как предполагали в начале ХХ века австромарксисты – Отто Бауэр и Карл Реннер. Современная ситуация в за-

падном обществе точнее подходит под определение вытеснения различий

между социальными группами из жизненного мира в систему. Иерархия статусов членов организаций, определяемая функциональной значимостью людей для организаций, больше не определяет образ жизни классов и социальных групп. Однако при этом возникает особый, не специфический для угнетённых классов «эффект овеществления», состоящий в затруднении символического воспроизводства жизненного мира в целом. Снова обратим внимание на показанные в таблице 3 социальные роли, возникшие в Новое время в жизненном мире западной цивилизации в результате влияния на него экономической и административной субсистем. «Социальное государство» изменяет содержание роли рабочего: производители материальных благ перестают быть пролетариями, вынужденными продавать свою рабочую силу ради приобретения средств к жизни. В результате мероприятий современного западного государства устанавливается равновесие между ролью рабочего, статус которой в обществе становится более достойным и соответствующим человеческой природе, и ролью потребителя, которая становится более универсальной и перестаёт быть обусловленной отношением классов к средствам производства. Но оборотной стороной этих положительных тенденций оказывается нарушение равновесия уже в сфере общественности – происходит «раздувание» роли клиента при нейтрализации роли гражданина. «Социальное государство» обеспечивает себе массовую лояльность ценой бюрократически-манипулятивных искажений структур массовых коммуникаций. Этому соответствует «сегментаризация» роли избирателя, ограничение её до политического участия «вообще», когда граждане могут оказывать влияние на рекрутирование оп-

212

ределённых лиц на административные посты, но не способны внести ощутимый вклад в формирование мотивов действий политических лидеров, поскольку в даже в демократически-парламентской системе политической власти до сих пор не сложилось особого института, соответствующего практическому дискурсу. В повседневном политическом сознании редко встаёт фундаментальный вопрос о том, основывается ли деятельность государства на нормативном согласии, которое с содержит в себе легитимность, то есть подразумевает разумную убеждённость членов гражданского общества в соответствии мероприятий государства общему благу, или же действия властей базируются на «созидающем самого себя» фундаменте массовой лояльности, так что политический строй имеет одну лишь видимость социальной демократии1.

Ещё Макс Вебер отмечал, что в массовом сознании по отношению к действиям бюрократии может иметь место «вторичный традиционализм», когда власти вместо обоснования своих действий ссылаются на успешность применения определённых технологий регулирования общественных процессов – технологий, под которые подведён правовой базис – к разрешению общественных конфликтов, а массы удовлетворяются подобного рода позитивистскими ссылками на то, что эти технологии «успешно работают». Ю. Хабермас развивает эту мысль М. Вебера дальше, специально рассматривая «тенденции придания социальным отношениям правовую форму» (Verrechtlichungstendenzen2) в новоевропейской цивилизации. Содержание данных тенденций состоит в том, что определённые социальные отношения, в которые в традиционных обществах люди вступали, руководствуясь нормами традиционной нравственности, с возникновением капиталистической цивилизации начали регулироваться на основе законодательно закреплённых правовых норм, в основу которых были положены определённые принципы – и именно эти принципы и отличают новоевропейское право от всех разновидностей писаного права, встречающихся в истории, начиная от «Законов Хаммурапи» и заканчивая шариатом. Эти принципы новоевропейского права общеизвестны, и мы можем их перечислить, следуя традиционному делению права на частное и публичное, которого придерживается и Ю. Хабермас.

Итак, в основу частного права были положены такие принципы, которые открывали простор для ничем не сдерживаемого движения частной собственности в рамках экономической субсистемы, где действуют рыночные механизмы саморегуляции. Прежде всего, все юридические лица3

1 Habermas J . Theorie des kommunikativen Handelns. – Bd. 2. – S. 509 – 516. 2 См. сноску на с. 200.

3 Данное словосочетание мы употребляем в универсальном смысле: юридические лица

– это все те, на кого распространяются нормы законодательства. В этом отношении нет физических лиц, которые не были бы юридическими лицами. Само деление «лиц» на

213

освобождаются от различных форм личной зависимости – в правовой системе декларируются принципы свободы передвижения людей и свободы вступления в сделки друг с другом. Отсюда следует, что не может быть никакого юридически закреплённого привилегированного положения ка- кого-либо сословия или социального слоя – правовые нормы предполагают формальное равенство всех личностей перед законом, так что каждое юридическое лицо рассматривается в качестве равноправного со всеми остальными лицами участника общественного договора, сознательно принимающего на себя обязанность подчиняться правовым нормам. Наконец, в основании частно-правовой системы лежит принцип соблюдения каждым субъектом договорных отношений взятых на себя обязательств – именно в случае, если какая-то из сторон, заключающих контракт, не следует его условиям, применяются санкции, что является прерогативой только государственной власти.

Тем самым мы переходим к публичному праву. Оно сосредотачивает в себе те нормы, которые регулируют отношения между государством и гражданским обществом. В основу системы публичного права, прежде всего, положен принцип гарантирования государством универсальных прав человека. Это возможно только в том случае, если обеспечен принцип верховного суверенитета народа по отношению к государственной власти. Важным регулятором публично-правовой системы является также принцип верховенства законности над волей конкретных лиц, наделённых властью, что было достигнуто путём разделения властей и формирования политической системы, при которой граждане в роли избирателей могут оказывать влияние на персональный состав законодательной власти и глав исполнительной власти. Наконец, уже социально-демократическое правовое государство, возникшее в ХХ веке, берёт на себя ещё и обязанность предоставления гражданам определённых социальных прав, что предполагает регуляцию трудовых отношений, покровительство над системой образования и здравоохранения, осуществление социальных выплат и т.д.; тем самым реализуется новый принцип – принцип социального равноправия всех граждан.

Сам Хабермас в своём труде рассматривает содержание всех этих принципов в динамике их исторического осуществления1. Он выделяет че-

«юридические» и «физические», несомненно, является более поздним, и, кроме этого, не вполне безупречным в смысле терминологии с точки зрения социологии права.

1 В этой связи интерпретатор позволил себе несколько отступить от текста «Теории коммуникативного действия» и самостоятельно выделил содержание универсальных принципов формального права. Однако при этом он стремился только эксплицировать определённую логическую структуру, которая содержится в динамическом рассмотрении процесса исторического воплощения этих универсальных принципов в работе самого Хабермаса (Habermas J. Theorie des kommunikativen Handelns. – Bd. 2. – S. 523 –

214

тыре этапа процесса «придания социальным отношениям правовую форму». В результате он приходит к выводу о том, что движущей силой эволюции к современному состоянию «социально-демократического правового государства» было стремление гражданского общества разрешить противоречие между социально-эмансипирующим смыслом буржуазноправовых норм и их социально-репрессивным воздействием на угнетённые классы. Однако современные способы преодоления этого фундаментального конфликта дают возможность обнаружить угрозу свободе, исходящую из самого принципа die Verrechtlichung. Ситуации, смысл которых может быть постигнут только в контексте конкретных жизненных историй личностей (например, потеря человеком своего рабочего места и восприятие им самим происходящего), подвергаются абстрагированию и начинают «обрабатываться» административными средствами (в нашем случае имеется в виду выплата довольно значительного пособия по безработице, на что разные люди могут отреагировать совершенно по-разному, в том числе и так, что общество от меня откупается). Между бюрократическими организациями «государства благосостояния» и клиентами возникает непреодолимая социально-психологическая дистанция, происходящая из самого принципа осмысления и разрешения проблем клиентов, смысл которого состоит в следующем: определённые технологии «социальной терапии» возводятся в абсолют, а жизненные ситуации клиентов подводятся под эти технологии. Самый распространённый способ денежных компенсаций гражданам государства за потенциальную возможность риска для их жизни (например, на производстве, или при проживании людей в экологически-неблагоприятных условиях) противоречит основной цели социальной терапии – сделать клиентов самостоятельными. Кроме того, мероприятия социального государства по своей природе избирательны: бюрократы, опираясь на правовые нормы социального государства, принимают решения, какие жизненные бедствия достойны компенсаций, а в каких случаях человек может быть предоставлен своей судьбе. Социальное государство стоит перед неразрешимой дилеммой: его мероприятия спо-

собствуют социальной интеграции, но происходящие на основе формального права как медиума регулирования административной субсистемы

«социальные интервенции» отделены от коммуникативного процесса поиска взаимопонимания. Единое объяснение «эффекта овеществления» в современную эпоху Ю. Хабермас видит в том, что право как институт,

закрепляющий в жизненном мире современный уровень организованности общественной системы и зависящий от ступени морального развития личностей (смотрите подраздел 1в данной главы), превращается в меди-

ум системного регулирования, абстрагированный от социального контекста, причём проблему обоснования соответствия правовых норм об-

532.).

215

щему благу чиновники редуцируют до позитивистских ссылок на успешность применения технологий «социальной терапии», а подлинной задачей

мероприятий государства опять-таки остаётся мобилизация всех ресурсов жизненного мира ради успешного развёртывания процессов в экономической субсистеме – например, ради экономического роста, понимаемо-

го как благо сам по себе (какой бы ценой он не был достигнут)1.

Однако современные общественные конфликты нельзя свести только на овеществляющие системные вторжения в жизненный мир; дело в том, что последние подготавливаются одним из опаснейших социальнопатологических процессов – коммуникативным «обнищанием» (Verarmung) культурной традиции (и в свою очередь стимулируют данный процесс). «Экспертные субкультуры» науки, морали, права, искусства, педагогики перерабатывают исходя из установки рефлексивности содержание культурной традиции под тем аспектом значимости, на котором они специализируются. Но при этом не только отсутствует единый институт, в котором происходил бы свободный диалог между ними, но нет также и универсального института, переводящего достижения субкультур в повседневное самопонимание членов жизненного мира (популяризация науки, культурное просвещение и т.п. проводятся пока несистематично в смысле внутренней логики и без организации в масштабах всего общества). В результате возникает парадоксальная ситуация: с одной стороны, содержание культурной традиции в целом становится «недостоверным», то есть в обществе культивируется критически-рефлексивная установка по отношению к положениям религиозно-метафизической картины мира (которая ещё продолжает существовать), по отношению к различным теоретическим системам знания, нравственным ориентирам, эстетическим стандартам вкуса и т.д. Но с другой стороны, повседневное сознание личностей фрагментаризируется: даже представители разных субкультур уже редко делают усилия понять друг друга; остальные же люди, не входящие в круг интеллектуалов, довольствуются случайными поступлениями знаний из различных «субкультур» (или «пробавляются» продуктами массовой культуры, в которую в качестве сущностной характеристики встроен момент манипулирования, как показали ещё Т. Адорно и М. Хоркхаймер в «Диалектике Просвещения»). Уровень повседневного сознания в целом оказывается значительно ниже достигнутого «субкультурами» уровня аргументации. Возникает даже опасность формирования у масс враждебного отношения к современной культуре. Это может объясняться тем, что ни наука, ни мораль, ни искусство до сих пор не позволяют конкретному человеку обрести прочную ориентацию в жизни в условиях «общества риска», а ценности, которые находят воплощение в субкультурах, приходят в конфликт друг с другом. Так, отсутствие прочных нравственных регуляти-

1 Habermas J. Theorie des kommunikativen Handelns. – Bd. 2. – S. 524 – 547.

216

вов процесса познания угрожает самому существованию человечества – по меткому выражению Хабермаса, «современная наука служит техникоэкономическому прогрессу, но не взаимопониманию граждан, вступающих

вкоммуникацию друг с другом»1. Насколько интенсивен конфликт между красотой, лежащей в основе эстетического отношения к жизни, и общественной моралью в тех часто возникающих в Новое время ситуациях, когда

вморали начинают господствовать императивы целерациональности, мы можем судить по многим произведениям новоевропейского искусства

(классическим примером здесь может послужить «Сага о Форсайтах» Джона Голсуорси, особенно роман «Собственник»2).

Один из способов преодолеть разрыв между содержанием «экспертных субкультур» и массовым сознанием предлагают идеологии. Хабермас разрабатывает интересную классификацию идеологий. Прежде всего он выделяет два поколения последних. «Идеологии второго поколения» – идеологии XIX – первой половины XX века – аккумулировали в себе мировоззрение массовых движений различных социальных слоёв капиталистического общества. Их приверженцы стремились к изменению социального мира и к творческому порождению новых жизненных форм. Ещё от «идеологий первого поколения» – идеологий буржуазных революций XVII

– XVIII веков (а в последнем своём основании – от религиознометафизических картин мира) в «идеологиях второго поколения» была сохранена форма представлений об универсальном мировом порядке, которая давала возможность сторонникам данных мировоззренческих систем сохранять контакт с тотальностью жизненного мира. Классификацию интересующих нас «идеологий второго поколения» Хабермас проводит на основе того, какая из форм коммуникативной рациональности подвергалась абсолютизации приверженцами данных идеологий (или же какие из форм рациональности, образуя нерасторжимый комплекс друг с другом, выражались в идеологиях). Итак, «идеологии второго поколения», представленные в интеллектуальной абстракции как единый комплекс (хотя в реальности они конкурировали друг с другом): либо содержали в себе пророческие стремления к морально-эстетическому обновлению общественности (гуманизм) и к преобразованию социальных условий с целью преодоления эксплуатации человека человеком, что приведёт к снятию отчуждения – здесь также доминируют морально-эстетические формы ра-

1 Habermas J . Theorie des kommunikativen Handels. – Bd. 2. – S. 484.

2 «Но эта длинная повесть не является научным исследованием какого-то определённого периода; она скорее представляет собой изображение того хаоса, который вносит в жизнь человека Красота. Образ Ирэн, который, как, вероятно, заметил читатель, дан исключительно через восприятие других персонажей, есть воплощение волнующей Красоты, врывающейся в мир собственников». Цит. по: Голсуорси Дж. Предисловие к роману «Собственник» из цикла «Сага о Форсайтах». // Голсуорси Дж. Собр. Соч.: В 8- ми т.т. – Т. 1. Собственник. – М.: Художественная литература, 1983. – С. 26.

217

зума (коммунизм), либо же несли в себе чисто морализирующие тенденции, выражающиеся в идеалах автономии граждан и их участия в управлении государством (либерализм), либо же, наконец, в них проявлялись чисто эстетические тенденции возвращения к аутентичному человеческому существованию, причём эти тенденции выражались как в авторитарных (фашизм), так и в антиавторитарных (анархизм) социальных движениях. Те новые формы жизни, которые считали своим идеалом сторонники всех этих идеологий, как раз и компенсировали последним ощущение единства символической организации общества в условиях далеко зашедшей коммуникативной рационализации жизненного мира.

После Второй мировой войны на Западе начинают распространяться настроения «конца идеологий». Сама логика развёртывания новоевропейского сознания обуславливает упразднение идеологий как определённого способа консервации единства жизненного мира. Однако в силу фрагментаризации современного мировоззрения процесс автономного развития «экспертных субкультур» и естественное движение культурной традиции в повседневной практике общения людей друг с другом оказываются слабо связанными друг с другом. По этой причине в 80-е – 90-е годы прошлого века в идейном климате Запада начала ощущаться новая разновидность идеологий – «неоконсервативная волна». Неоконсерваторы призывают вернуться к тотальности естественной традиции в качестве гарантии от подчинения повседневного сознания экспертам. Раздаются даже призывы упразднить философию и искусство, а также переоценить значимость науки для человечества (отсюда возродившийся у людей Запада интерес к архаическим цивилизациям и необычным состояниям сознания). Однако в нынешнюю эпоху уже нельзя найти какой-либо способ предохранить жизненный мир от трансформации в комплекс символических систем, развивающихся автономно друг от друга – науки, морали, права, нравственности, искусства и эстетической критики, педагогики. В эпоху «постметафизического мышления» может быть обретено только «диффузное» единство коммуникативного разума, проявляющееся в многообразии голосов участников общения. Поэтому современное состояние «обнищания» культурной традиции может быть исправлено только на пути институциализации новых видов дискурса, при которых будет взят под контроль процесс научно-технического развития и экономический рост в его глобальных последствиях1.

в.) Перспективы коммуникативной теории разума

1 Анализ ситуации в культурной традиции современной западной цивилизации см.: Habermas J. Theorie des kommunikativen Handelns. – Bd. 2. – S. 481 – 485. Анализ идеологий смотрите в: Ibidem. – S. 517 – 522.

218

Итак, согласно Ю. Хабермасу, смысл «социальных патологий» со-

временной западной цивилизации состоит в затруднении символического воспроизводства жизненного мира во всех его трёх сферах. В сфере культуры имеет место разрушение смыслового единства, что может привести к утрате оснований легитимности существующих институтов, а также может вызвать кризис воспитания. В сфере социальной интеграции в неразреши-

мый конфликт друг с другом оказываются вовлечёнными целевая и ценностная формы рациональности. И если первая из них становится единственным основанием индивидуальных и коллективных действий, а вторая низводится до применимости только в частной жизни личностей, то серьёзный ущерб терпят они обе: целерациональные ориентиры действий из-за неизбежных скрытых «системных эффектов» попадают в противоречия друг с другом, которые не всегда возможно урегулировать коммуникативными средствами, а отношения между людьми овеществляются и не могут уже основываться на ценностях, в значимости которых все личности разумно убеждены. Иными словами, возникает угроза аномии – социальной дезинтеграции, а это влечёт за собой опасность распада коллективной са-

мотождественности в общественном сознании, а на личностном уровне – глубокое отчуждение людей друг от друга. Наконец, в сфере социализации

общество во всё меньшей степени оказывается способным передать новым поколениям ценностные ориентиры действий, что во взаимосвязи с

угрозой распада культурной традиции может привести к психопатологиям в сознании молодых людей. Таким образом, нынешние конфликты в социуме уже не концентрируются вокруг системных проблем распределения произведённого богатства – они определяются «вопросами грамматики жизненных форм», по выражению Ю. Хабермаса1.

Поэтому в современном западном обществе возникли совершенно новые формы протеста, социальная опора которых – пёстрая группа слоёв, далеко отстоящих от производственного «ядра» субсистем, но сильнее всех ощущающих на себе последствия деструктивных вторжений последних в жизненный мир: новый «средний класс», возникающий в самых передовых отраслях НТР, интеллигенция, молодое поколение. В западной политологии даже утвердился термин «новая политика», характеризующий комплекс требований, выдвигаемый политически активными слоями в условиях, когда традиционные социал-демократические, либеральные, консервативные движения, руководствующиеся «идеологиями второго поколения», утрачивают свой освободительный потенциал: требования качества жизни, индивидуальной самореализации, равноправия, соучастия в управлении организациями. Для этих новых социальных движений характерно отсутствие жёсткой партийной структуры, определяемой логикой борьбы за власть, неформальная обстановка общения, в которой осуществ-

1 Habermas J. Op. cit. – Bd. 2. – S. 576.

219